Михаил Хлебников - Союз и Довлатов (подробно и приблизительно) [litres]

В такой ситуации резонно предположить, что от братского писательского дуэта редакции будут шарахаться. Ситуация дополнительно обострилась тем, что книги Стругацких начинает активно публиковать эмигрантское издательство «Посев» и журнал «Грани» – печатные органы НТС. В 1970 году – «Сказка о Тройке», в 1972 году – «Гадкие лебеди». Ничего подобного. Журнал «Аврора», помня о наказе Николая Тихонова – «На его страницах будет происходить этот оживленный, никогда не оскудевающий разговор о сегодняшнем дне, о задачах и целях…» – раскрывает, да что там – распахивает свои страницы для Стругацких. В 1971 году в четырех номерах выходит их «Малыш». Следующий год – «Пикник на обочине», также в четырех выпусках. В 1974-м – «Парень из преисподней» в двух номерах. При этом публикации не были «журнальными» – синоним сокращений зачастую цензурного свойства. В «Комментариях к пройденному» Бориса Стругацкого читаем:

Замечательно, что «Пикник» сравнительно легко и без каких-либо существенных проблем прошел в ленинградской «Авроре», пострадав при этом разве что в редактуре, да и то не так уж чтобы существенно. Пришлось, конечно, почистить рукопись от разнообразных «дерьм» и «сволочей», но это все были привычные, милые авторскому сердцу пустячки, ни одной принципиальной позиции авторы не уступили, и журнальный вариант появился в конце лета 1972 года, почти не изуродованным.

Почему «замечательно» не мог произнести Довлатов? Он также был готов «чистить рукопись», что-то выбрасывать, заменять. Правила он знал «замечательно». Его не приглашали играть по ним. К нему просто не было интереса со стороны редакции. «Пробивание» текстов Стругацких – занятие не только увлекательное, но поднимающее личный и журнальный рейтинг. Естественно, что выход очередной вещи мятежных братьев обсуждалось, опасные пассажи пересказывали, восхищались. Показательно, что сами Стругацкие переживали по поводу относительной аполитичности «Малыша» – своей первой публикации в «Авроре». Из «Комментариев»:

Очень уважаемый нами критик Рафаил Нудельман, большой в те времена поклонник творчества АБС, задумчиво сказал как-то по поводу «Малыша»: «Может быть, чем писать такое, лучше вообще не писать ничего?..» Я, помнится, довольно резко ему возразил. Он, помнится, не стал особенно спорить. Каждый остался при своем мнении.

Мы уже не могли не писать. Мы прекрасно понимали, что имеет в виду Нудель, мы и сами мучились мыслью о том, что выпуская «нейтральные», внеполитические вещи, мы как бы занимаемся коллаборационизмом и против собственной воли поддерживаем – молчанием своим, внеполитичностью, добровольной своей самоустраненностью – этот поганый режим. Но мы уже не могли не писать. Нам казалось (как нашему герою Виктору Баневу из «Гадких лебедей»), что если мы перестанем писать вообще – это будет ИХ победа: «замолчали, заткнулись, перестали бренчать…» А так мы все-таки сохраняли хоть мизерную, но все-таки возможность сказать то, что говорить было при прочих равных условиях не разрешено, да и негде, – вроде той фразы в «Малыше» про «фанатиков абстрактных идей и дураков, которые им подпевают». На эту фразу, разумеется, мало кто из читателей и внимание-то обратил, но для нас она звучала как лозунг, как вызов и даже, в каком-то смысле, как оправдание всех наших действий.

Редакторам, как я уже сказал, Довлатов не был интересен. Он не относился к числу запрещенных авторов. Он не напечатал хотя бы одной «прогремевшей вещи», которая могла создать ему имя. Его рассказы не разоблачали. Их сложно редактировать, вырезая самую крамолу, сохраняя умеренно прогрессивное. Интонацию нельзя вырезать из одной части, оставив в другой. Журнальной практике того времени свойственно следующее. Выбирались несколько ударных текстов, которые привлекали аудиторию, критиков. Их читали, о них спорили, они даже вызывали недовольство у власти. Тогда же возник позитивный образ фрондера-писателя, которого нужно, конечно, где-то и одернуть, поставить на место, но и не забывать о поощрении как неотъемлемом элементе воспитания советского писателя. Чуткие к веяниям эпохи авторы быстро поняли выгоду от такого подхода. Особенно хорошо получалось отыгрывать соответствующие мизансцены писателям с врожденными театральными способностями. Елена Клепикова вспоминает:

Чемпионом в пробивании своих вещей был Битов. У него была своя отработанная тактика давления на главного редактора. При отказе он изображал кровную, готовую в слезы обиду. Стоял надувшись в редакторском кабинете, смотрел в пол, поигрывая ключами в кармане брюк, говорил глухо, отрывисто, горько – и неизменно выговаривал аванс, кавказскую командировку и печатный верняк.