Коллектив авторов Биографии и мемуары - Русский быт в воспоминаниях современников. XVIII век

Я должен сказать, что не корыстолюбием побужден был к нарушению моей должности, но стыдом – может быть ложным, – что губернский стряпчий не в силах иметь ни стола, ни дрожек, а только едва может собраться во что одеться по приличию своего звания, как, между тем, некоторые чиновники и секретари щеголяют и изобилуют; и по сей наружности, начальство ценит их достоинства.

Проходят вместо двух 4 недели, проходят и два месяца, а уплаты нет; напоминании мои о взаимном соблюдении нашего тракта были тщетны, и я увидел, что я дал себя обмануть. Но нечего было делать, как только терпеть…

Но – чудное и непостижимое сплетение вещей! и, ежели взять в замечание некоторые прошедшие в нашей жизни места, которые нас интересовали, или заботили, то найдем, что действовала ими какая-то невидимая пружина, которая двигала и распоряжала все по своим законам с намерением, наприм.: я, замешавшись в шайку людей, неимеющих слабости руководствоваться нравственностью и самою честью, расхорохорился и сам поправить себя пороком мщения, под образом должности, и не знал с чего начать; а нечаянной случай указал мне путь:

В один день, когда я шел в присутствие, встречается мне на улице куча мужиков, человек 12. Я от роду моего никакого мужика, встречающегося со мною в городе, не спрашивал, кто он? откуда? куда? а теперь без малейшего намеререния, по непонятному инстинкту, спросил.

Они отвечали: «из казенного староства NN.».

– Кто у вас эконом? где он теперь?

– Ольшевский; он поехал в Ригу, а мы, теперь, туда мачты сплавливаем, и зашли с берега в город купить харчей на путь.

Мачты Днепром сплавливаются до некоторого расстояния; а оттуда сухим путем до реки Лучосы, впадающей при Витебске в Двину, а по Двине весною сплавливаются они в Ригу.

– В чьем лесу вырублены мачты?

– В казенном.

– Кто были работники?

– Мы, и рубили всею волостью, по приказанию эконома Ольшевского.

Я велел им итти за собою в наше прокурорское присутствие; там написал все их показание в моем наместническому правлению представлении, – при котором представил и поселян – требуя, яко губернский стряпчий казенных дел, допросить их и дело исследовать по законному порядку. Наместническое правление отослало все в полицию, а полиция, тот же час допрося, представила в правление при рапорте допросы их, которые оказались во всем согласны с моим представлением.

Правление рассуждая из допросов, что многие мачты уже в пути, а некоторые и в Риге, не остановило хода торговли, отослало допрошенных на мачты, для продолжения сплавки; а ригскому наместническому правлению сообщило о наложении ареста на все те мачты, о числе которых показали казенные поселяне во взятых с них в могилевской полиции, по указу наместнического правления, последовавшему на представление губернского казенных дел стряпчего, допросах. Нижнему земскому суду того уезда, в котором вырублены мачты, строжайше велено исследовать о количестве похищения, и в скорости отослать исследование в уездный суд, для законого течения и приговора – как будто нижний земский суд не ведал о публичном в его уезде воровстве.

Б., узнав беду, прискакал в Могилев, но отвращать ее было уже поздно. Ольшевский из Риги успел уже ему услужить уведомлением, что «арестованных мачт нельзя ни продать, ни заложить, а советуют ему, Ольшевскому, употребить крайний способ – потопить их в Двине, дабы не допустить до гнилости». – «Вот совет, – продолжает Ольшевский, – из которого прибыли ни на копейку, а беда еще впереди». Быковец сообщил мне это письмо в намерении упрека. Я ему отвечал: «кто из нас прежде солгал и обманул, тот и сам обманулся».

Исповедь кончилась, но чем кончилось дело о мачтах – верно сказать не могу, потому что вскоре последовала перемена престола, а с нею губернии Могилевская и Полоцкая соединены в одну Витебскую, куда и нам с Б. и другими, пал жребий службы переехать к должностям – о чем обстоятельнее скажется в 1796-м году.

В сей суматохе и мачтовое дело могло уничтожиться, или, может быть, один только Ольшевский воспользовался – если сохранил свою добычу, по наставлению, от согнития – и Б. ничего не досталось. Если же сие дело в Могилеве и в Риге попало в реестр нерешенных, то вероятно, что оно с другими подобными, по заведенному в некоторых присутственных местах славному порядку, вечно будет считаться в числе нерешенных, по силе всеобщего для смертных нравоучительного мнения: мы никогда не оканчиваем своих дел…