Через несколько дён отдала Императрица Державину письмо его Логинова, в котором жаловался он ей на призыв (его) к нему несообразный с законами, на принуждение и тому подобное, доказывая все то с своими рассуждениями. При отдаче письма сказала: «Когда так, то произведи ж дело по законам и надзирай по всем местам за ним. Я тебя сделаю моим стряпчим и ни на ком как на тебе взыщу несправедливое его решение». Получа таковое повеление, призвав к себе казенных дел стряпчего, велел ему принесть из дела обстоятельную записку, дал ему наставления понуждать суд, потом палату и предостерегать пользу казенную. Таким образом довел в Сенат и до общего собрания; а когда уже был сенатором, подал свой голос, прочетши оный наперед Императрице, против всего Сената, который ему благоприятствовал, как и бывший тогда уже генерал-прокурором граф Самойлов по родству с покойным князем Потемкиным, защищал, сколько мог, его приверженца; но ничто не помогло. Вся канцелярская кручкотворная дружина против истины, защищаемой Державиным законами, не устояла, и единогласно определено с Логинова по сим двум делам, то есть по комиссариатскому и откупному, взыскать в казну более двух миллионов рублей, которых некоторая часть и взыскана; а остальные уже при Императоре Александре, по стряпне г. Новосильцова или, лучше, секретаря его Дружинина, за алтыны прощены….
Банкирское же дело было следующего содержания. Банкир Сутерланд был со всеми вельможами в великой связи, потому что он им ссужал казенные деньги, которые он принимал из Государственного казначейства для перевода в чужие края по случающимся там министерским надобностям. Таких сумм считалось по казначейству переведенными в Англию до 6 000 000, гульденов, что сделает на наши деньги до 2-х миллионов рублей; но как министр оттуда донес Императрице, что он повеления ее выполнить не мог по неполучению им денег, справились в казначействе, и оказалось, что Сутерланду, чрез уполномоченного его поверенного Диго, деньги отданы. Справились по книгам Сутерланда: нашли, что от него в Англию еще не переведены; требовали, чтоб тотчас перевел; но он, не имея денег, объявил себя банкротом. Императрица приказала о сем банкротстве исследовать и поручила то служившему в 3-й экспедиции, о государственных доходах действительному статскому советнику Васильеву, генерал-провиантмейстеру Петру Ивановичу Новосильцову и статс-секретарю Державину. Они открыли, что все казенные деньги у Сутерланда перебраны были заимообразно по роспискам и без росписок самыми знатными ближними окружающими Императрицу боярами, как-то: князем Потемкиным, князем Вяземским, графом Безбородкою, вице-канцлером Остерманом, Морковым и прочими, даже и великим князем Павлом Петровичем, которые ему не заплатили, а сверх того и сам он употребил знатные суммы на свои надобности. Князь Вяземский, граф Безбородко тотчас свой долг взнесли, а прочие сказали, что воля Государынина: они современем заплатят, а теперь у них денег нет. Государыня велела поступить по законам. Сутерланд отравил себя ядом; контора запечатана; и велено ее помянутым трем чиновникам с самого ее начала счесть…
Г. Державин
Отец его, Афанасий Алексеевич Бекетов, служил где-то воеводой. При Екатерине вышел он в отставку и приезжал в Петербург поблагодарить Государыню. Она его спросила: «А много ли ты, Афанасий Алексеевич, нажил на воеводстве»? – «Да что, матушка Ваше Величество! нажил дочери приданое хорошее: и парчовые платья, и шубы; все как следует!» – «Только и нажил?» – «Только, матушка! И то слава Богу!» – «Ну, добрый ты человек, Афанасий Алексеевич! Спасибо тебе!» Тем и кончилась аудиенция. – Надобно заметить, что тогда отправляли на воеводство – покормиться. Это был употребительный термин, так что даже просились на воеводство покормиться…
М. Дмитриев
Хотя по рассуждению логиков, «в том мало надежды к исправлению, кто часто исповедывается», однако ж еще одна исповедь лежит на моей совести, а именно: по законам, состоявшимся около сих времен, позволено было делать водки на вкус, или, как в законе сказано: – на манер французских с тем, чтоб оные были непременно из виноградного вина или из виноградных фруктов. Заводчики таковой водки обязаны были доставлять ее казенным палатам, для испытания чрез медиков химически, а палата имела обязанность запечатать каждый штоф особо сделанною для сего печатью, и получить в казну предписанные пошлины. За всеми же подробностьми, изъясненными по сей части в указах, обязаны были смотреть губернские казенных дел стряпчие. Таковым позволением желая воспользоваться, является граф Аугсберг, уроженец италийский, нации германской, житель белорусский, в деревнях помещика Чудовского. Явясь, представляет казенной палате в бутылках пробы водок, сладких и пуншевых; потом возили ящики, наполненные водкою в штофах. Палата принимает, печатает и отпускает так проворно, что губернский стряпчий казенных дел не только ею не уведомляется, но лишь только услышит, то фабрикант граф Аугсберг уехал уже с водкою из города. После чего я к которому ни войду в дом чиновнику, положенному по штату в казенной палате и в наместническом правлении, везде имею честь и вкус видеть и пить водки красные, желтые, зеленые, белые и сладкие, ликерованные, пуншевые, и все они, по словам закона, «на манер французских». Доволен будучи гостеприимством, чувствую и обижаюсь, что не могу сам так же принять, как меня принимают. Говорят, что зависть есть первородный грех человека. Не отвергая сей истины, смею думать, что человек без сего первородного греха был бы на нашем земном шаре то же, что часы без пружины. К сему мнению, вспала мне на ум критическая картинка, сделанная около 1778 года, когда немецкий император Иосиф II придвинул свои войска к Голландии, уверен будучи, что она в золоте не нуждается, и что ему голландские червонцы непротивны. Он на сей картинке представлен разрезывающим на столе голландский сыр на части. Наследник престола его сметает со стола крохи, одною горстью в другую. А Фридрих Великий, смотря из-за плеча Иосифа II-го, говорит – в надписи – «и я люблю есть сыр голландский!»
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу