Коллектив авторов Биографии и мемуары - Русский быт в воспоминаниях современников. XVIII век

Начиная с самого фаворита и кончая последним чиновником, все смотрели на государственную собственность, как на мачту с призами, которые надо достать, и бросались на нее с тем же бесстыдством, с каким чернь бросается на выставленного ей быка. Одни только Орловы, Потемкин и Панин занимали свои места с известным достоинством: у первых проявились некоторые способности и огромное честолюбие; у Панина же было больше достоинств: он был образован, любил родину и был добродетелен. Вообще же ничто не сравнится с ничтожеством сильных мира сего за последние годы царствования Екатерины: лишенные знаний, убеждений, возвышенных чувств и честности, они не имели даже той хвастливой чести, которая так же далека от истинной честности, как лицемерие от добродетели; бесчувственные, как колоды, лихоимцы, как мытари, хищные, как лакеи, и продажные, как субретки в комедиях, они были, по истине, сволочью империи. Их прихвостни, креатуры, их лакеи и даже родня обогащались вовсе не от их щедрот, а с помощью притеснений творимых их именем, и торговли их кредитом: впрочем, и их самих обворовывали так же, как они обворовывали казну. Все услуги им, вплоть до самых низких, оплачивались государством: часто их слуги, шуты, музыканты, личные секретари и даже гувернеры детей получали вознаграждение из какой-либо казенной кассы, бывшей в их заведывании. Некоторые из них покровительствовали талантам, уважали достойных людей; но ни те, ни другие не обогащались около них: они им ничего не давали, не столько из жадности, как по полному отсутствию склонности к благотворительности. Только став шутом, можно было снискать их милость, и, сделавшись мошенником, извлечь из этого выгоду.

Поэтому должностными лицами и людьми сильными были в это царствование почти исключительно выскочки. Новые князья и графы роями родились на праздниках Екатерины, в то самое время, как во Франции стремились совсем отменить титулы. За исключением Салтыковых, ни одна знатная семья не была в милости. Нигде в других странах, кроме России, в том не было бы беды; но для нее это сущее несчастье, потому что там богатая знать – единственный образованный класс, в котором встречается чувство чести. К тому же все эти новые люди оказались такими голодными пиявками, что их пришлось накачивать самой чистой кровью государства и потом народа. Частая смена королей не ложится тяжестью на государство, наследующее им, но постоянные смены фаворитов и правителей, обогащающихся и уносящих с собой его сокровища, несомненно, истощили бы всякую страну, кроме России. Сколько миллионов пошло на то, чтобы осыпать богатствами одного за другими двенадцать официальных фаворитов? Сколько понадобилось, чтобы обогатить и превратить в вельмож всяких Безбородко, Завадовских, Морковых и многих других, настолько многочисленных, что всех их и не назовешь? Орловы, Потемкины, Зубовы, не стали ли они богаче королей? И даже те, что торговали их подписями и заведывали их разнообразными увеселениями, не стали ли и они богаче самых удачливых торговцев Европы? [91].

Насколько мягким и умеренным было правление Екатерины вблизи ее, настолько же ужасным и произвольным было оно вдали от нее. Человек, которому прямо или косвенно покровительствовал фаворит, являлся открытым тираном везде, где бы ни находился: он дерзил начальству, давил подчиненных и безнаказанно нарушал правосудие, дисциплину и указы [92].

Вместе с сим тогда же почти (1792 г.) окончены Державиным… важные два дела, а именно комиссариатское и банкирское; комиссариатское начавшееся с 1775-го или 1776 года во время самой большой силы князя Потемкина, когда происходили на Санкт-петербургской винный откуп торги. Сей всемогущий любимец, взяв под покровительство свое купца Логинова, выпросил ему под свое поручительство, без всяких залогов, у Государыни тот с. – петербургской откуп без переторжки, с тем, что он, по окончании откупа, по совести объявит всю свою прибыль, полученную им сверх сложности, на которую торговались. Но как у Логинова не было наличных денег, чем вступить в откуп, то и взял он заимообразно тайным образом в Москве из комиссариатских сумм, через казначея Руднева, казенных денег 400 000 руб., с тем, что из первой выручки по откупу взнесет оные обратно в казну; не помню через кого, а кажется, через некоего комиссариатского же ведомства чиновника Выродова, учинилось сие известным, и пошло следствие. Князь Потемкин под рукою и, по связи с ним, Александр Иванович Глебов, бывший генерал-комиссаром, с которого, может быть, согласия и деньги Рудневым Логинову выданы, покровительствовали или проволачивали всевозможным образом сие дело, так что, хотя Глебов пожалован около того времени или, яснее сказать, отлучен от комиссариата в смоленские генерал-губернаторы, сменен и отдан под следствие по настоянию генерал-прокурора князя Вяземского; но со всем тем Логинов, требованный к очным ставкам против Руднева, хотя всем был виден проживающим в Петербурге, но не сыскан и не представлен в Москву около 20 лет. Между тем, вскоре по взятии откупа, Логинов поссорился с товарищем своим, купцом Савиным, и заплатя ему некоторую сумму, обещав из прибыли еще наградить, оттер от откупа. Савин, быв тем недоволен, завел дело, которое, по сильной стороне Логинова, тянулась по 1792 год в Петербургском Надворном Суде, так что не мог решения дождаться. По сей причине подал он к Державину на высочайшее имя письмо – донос, в котором жаловался, что Логинов по окончании откупа его обидел и не открыл прямой сложности правительству и не внес обещанной им в казну из прибыли десятой доли на богоугодные дела, а вместо того сделал только народный известный праздник в зимнее время, в Воронцовском доме, в котором перепоил народ до пьяна, так что несколько сот человек померзло, что и было самая правда: полиция подобрала мертвых тел поутру, как достоверно тогда уверяли, до 400 человек. Государыня, выслушав сие Савина прошение, приказала Державину призвать Логинова к себе и велеть ему, чтоб он по совести объявил ей всю сложность вина и прибыль настоящую свою от того. Логинов, хотя князь Потемкин, могущий его покровитель, уже тогда не существовал в живых, но надеялся на приверженцев и на родню сего вельможи, бывших ему приятелями, так спесиво принял повеление Императрицы, что не: хотел почти и отвечать порядочно Державину, сказав: «он не верит, чтоб такое повеление дала Государыня, которая царствует по законам. Когда дело по доносу Савина производится в Надворном Суде, то оно там и в прочих учреждениях, высших судах своим порядком и окончиться долженствует, а принуждать его к какому-то еще совестному признанию в прибылях его после того, как уже он сделал из них казне пожертвование, дав народу публичный праздник, не думает он, чтоб воля была на то Императрицы». Державин, услышав такой высокомерный сего откупщика ответ, тотчас написал на бумаге высочайшее повеление и, отдав ему, велел на оное ответствовать письменно же, и о сем тогда же донес Государыне, которая отозвалась с неудовольствием: «Хорошо, посмотрим. Я укрощу спесь».