Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

Мадам де Буффлер и ужинавшие с ней, услыхав, что мадам дю Шатле стало хуже, поспешили к ней в комнату и узнали правду. После тягостного молчания хлынули безудержные слезы и послышались рыдания, которые долго не утихали. Кто-то увел из комнаты мужа, постепенно все разбрелись по спальням, остались только Вольтер, Сен-Ламбер и Лоншан. Вольтер, будто лунатик, приблизился к двери, выходившей на террасу. Здесь он, пошатнувшись, упал, скатился вниз по ступеням и принялся биться головой о мощеную камнем дорогу. Лоншан и Сен-Ламбер, кинувшись следом, подняли его. Глядя на Сен-Ламбера сквозь слезы, Вольтер произнес ласково и печально: “Ах, мой друг! Это вы убили ее для меня”. А затем, словно проснувшись, воскликнул страшным голосом: “Ах! Черт возьми, как могло прийти вам в голову обрюхатить ее?” После чего двое мужчин в изнеможении разошлись по сторонам. Назавтра мадам де Буффлер послала за Лоншаном. Она сказала ему, что ей необходимо кольцо из сердолика с бриллиантами, которое всегда носила мадам дю Шатле. Сняв кольцо с пальца умершей, Лоншан принес его мадам де Буффлер. Нажав на секретную пружинку, она достала из кольца миниатюрку с портретом Сен- Ламбера, после чего Лоншан вернул кольцо на место. Слуга беспокоился о Вольтере, впавшем в черную меланхолию, и подумал, что тому будет полезно разозлиться, узнав о миниатюре. Вольтер всплеснул руками, возвысил глаза к небу и сказал, что все женщины одинаковы. “Я заменил Ришелье, Сен-Ламбер выкинул вон меня. Это естественный ход вещей, один гвоздь вышибает другой, так все и идет в этом мире”.

Эмилия была слишком живая и жизнелюбивая, чтобы умерев, сразу исчезнуть, а потому прошло много недель, прежде чем образ ее померк в сознании Вольтера.

Днем он запирался и писал бесконечные письма о ней, а ночью, в перерывах между беспокойным сном, бродил по комнатам, зовя ее. Горе его поначалу было до того глубоким, что он поговаривал о том, чтобы уйти в монастырь. “Слезы мои не перестанут течь”. “Я надеюсь лишь на скорое воссоединение с нею”. “Я потерял не возлюбленную, а часть самого себя, душу, для которой моя душа была будто специально создана”. “Мне нравится узнавать ее заново, говоря с ее мужем и сыном”. Д’Аржанталю: “Я хочу выплакать в твоих объятиях горечь моего несчастного существования". Сейчас Вольтера приводил в ужас легкомысленный, шутливый тон, в каком он всего несколько дней назад оповещал друзей о рождении ребенка: “Я не мог подозревать даже малейшую опасность”. Мадам дю Шатле, всегда сознававшая необычность своей беременности, сама подсказала ему этот тон. (Она знала своих соотечественников. В Версале говорили: “Как похоже на претенциозную мадам дю Шатле — умереть в родах в ее годы”.) Вольтер сказал: “Несчастное дитя, ставшее причиной смерти матери, меня не интересует”. Бедная девочка, не вызывавшая ни у кого сострадания, умерла несколько дней спустя. Останься она жива, ее бы наверняка отдали в холодный, сырой монастырь, чтобы больше о ней никто никогда не услышал.

Станислав, крайне опечаленный, устроил мадам дю Шатле государственные похороны, а затем постарался удержать около себя Вольтера. Но Вольтеру захотелось поскорее покинуть “мерзкий Люневиль, причину ее смерти”. В это время он очень привязался к дю Шатле. После похорон они вдвоем и сын Эмилии поехали в Сире. Сперва Вольтер там немного успокоился, но через несколько дней атмосфера этого дома, который они с мадам дю Шатле вместе украшали, где они провели много счастливых лет, и где он надеялся умереть у нее на руках, усилила его горе, сделав его более осязаемым. Сире, признался он, стал для него “средоточием кошмара”. Охваченный страстным желанием уехать оттуда навсегда, он приказал погрузить в фургоны все, что ему принадлежало, в том числе и мебель из комнат Эмилии, и отправить в Париж. Что-то помешало Вольтеру и дю Шатле обсудить этот вопрос, и в итоге они оба остались недовольны решением. Дю Шатле был бы рад купить мебель, поскольку в Сире она была нужна, а Вольтеру некуда ее было ставить. Дом на улице Траверзьер, нанятый им теперь целиком, был обставлен. Позже, приехав повидаться с сестрой дю Шатле, Вольтер утряс финансовые дела с маркизом. Он дал ему сорок тысяч ливров на перестройку Сире. Дю Шатле, бравшийся вернуть из этой суммы тридцать тысяч, так и не отдал долга, но Вольтера эти деньги не интересовали. В конце концов дю Шатле выплатил ему десять тысяч, а остальное Вольтер простил ему, сказав, что дружба для него дороже денег.