Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

29 августа 1749 года, девять часов, сорок пять минут.

“Сир, если находишься в Раю, взывать следует к Господу. Вы, Ваше Величество, позволили мне приехать и исполнять мой долг до конца осени, когда я буду вынужден покинуть В.В. Вашему Величеству известно, что я очень болен, и что работа и страдания удерживают меня в моей комнате. Я вынужден просить Ваше Величество распорядиться, чтобы мне были предоставлены удобства, положенные при вашем дворе иностранцам. Со времен Александра короли подкармливали литераторов, и когда Вергилий был с Августом, Аллиотус, дворцовый казначей, снабжал его хлебом, вином и свечами. Сегодня я нездоров, и у меня нет к обеду ни хлеба, ни вина. Имею честь быть вашим покорным слугой, Сир, с нижайшим почтением и т.д.”

В.

Наконец Вольтер получил ответ от Аллио, которому Станислав передал его письмо.

“Вам приносят обед в вашу комнату, месье. У вас есть суп, вино и мясо, я послал вам дрова и свечи. И теперь вы адресуете неправомерные жалобы герцогу и королю. Его Величество передал мне ваше письмо без комментариев, и я не решаюсь сказать ему, как вы неправы, ради вашего же блага. В этом доме существуют определенные правила, и с вашей стороны было бы весьма любезно подчиниться им. Без моей ежедневной собственноручной записки ничего здесь не выносят из погреба. Если для кого-то такой порядок и утомителен, то лишь для меня. Не безразлично ли все это вам, коль скоро вы получаете то, о чем просите?

Я говорю вам, что у вас всего вдоволь, а вы говорите, что вам всего этого мало.

Вы первый пожаловались на здешнее обращение с иностранцами, к коим вы себя, видимо, причисляете. Я присылал вам все, о чем вы просили, и потому повторю, что вы напрасно брюзжите.

Вы ставите мне в пример французский двор. Там свои правила, а у нас свои, и они ничего общего не имеют с французскими, и вы об этом знаете, не хуже меня.

Я сожалею, что вы предприняли подобные шаги, и надеюсь, вам ясно, сколь они неприличны.

Поспорю с вами и относительно того, что Аллиотус, дворцовый казначей, давал Вергилию хлеб, вино и свечу.

Я делаю это для месье де Вольтера, потому что он человек слабый, Вергилий же был сильный и за своим столом развлекал друзей, вместе с которыми был счастлив. Сравнение здесь неуместно. И, кстати, Вергилий работал для собственного удовольствия, дабы прославить свое время, а месье де Вольтер вынужден работать, дабы удовлетворить свои потребности. Поэтому то, что дается одному ради приличия, невозможно предложить другому, из опасения получить отказ”.

Впервые в жизни Вольтера заставило мигом притихнуть письмо, подытожившее переписку, имевшую место летним утром.

Через четыре дня мадам дю Шатле, сидя, по обыкновению, за письменным столом, что-то почувствовала. Оказалось, это была девочка. Эмилия едва успела позвать горничную, а горничная едва успела поднять фартук и принять ребенка, который, пока мать собирала бумаги и укладывалась в постель, лежал на громадной книге. Вскоре роженица и новорожденная спали как сурки. Вызывавшие бесконечные опасения роды оказались легкими. Вольтер в письмах к друзьям говорит о событии с радостью и облегчением. Мадам дю Шатле было проще родить, чем ему написать “Каталину”. Она совершенно здорова, легла в постель только потому, что так полагается, и не сообщает новость сама, поскольку так не принято. Но перед мадам Дени Вольтер представляется утомленным: “Мадам дю Шатле родила, и целая неделя у меня пропала”.

Несколько дней мадам дю Шатле чувствовала себя превосходно. Общество собиралось в ее комнате, и жизнь возле нее кипела. Ребенка отдали няне. Затем у Эмилии сделалась небольшая лихорадка. Впервые за лето началась жара. Жаркую погоду мадам дю Шатле всегда не любила, и сейчас недомогание ее усилилось. Она попросила принести ей питье со льдом, миндальный напиток, который очень любили в Люневиле. Все дружно ее отговаривали, но она настояла на своем и выпила немало. Питье, по всей видимости, плохо подействовало на нее, нарушив естественные функции организма, необходимые женщине в ее состоянии. Королевский доктор явился и прописал лечение, оказавшее положительное воздействие. Назавтра у Эмилии началось сильное сердцебиение, и дыхание ее стало затрудненным. Десятого сентября из Нанси вызвали еще двух докторов. Они дали ей успокоительное, она почувствовала себя лучше и захотела поспать. Вольтер и дю Шатле поднялись наверх, чтобы поужинать с мадам де Буффлер, оставив в комнате у больной Сен-Лам- бера, мадемуазель дю Тиль, Лоншана и горничную мадам дю Шатле. Сен-Ламбер сидел возле Эмилии, беседуя с ней, но подумав, что она засыпает, оставил ее и подошел к Лоншану и двум женщинам. Внезапно с кровати донесся звук, напоминавший хрипение, прерывавшееся икотой, после чего мадам дю Шатле затихла. Ее пробовали привести в чувство, давая нюхать уксус, хлопая по рукам и шевеля ноги, но без успеха. Эмилия умерла. “Она так и не изведала страха смерти, — сказал Вольтер, — это выпало нам”.