Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

Невероятно противоречивый характер Эмилии, ее одинаковая увлеченность серьезными материями и пустяками проявились в месяцы беременности еще отчетливей. Мучаясь от тошноты, головных болей и страдая от глубочайшей меланхолии, она поставила перед собой задачу завершить перевод Ньютона. В период, когда женщине особенно необходима поддержка любимого человека, у нее хватило решимости разлучиться с Сен-Ламбером ради работы. Как это часто бывает, чувствуя, что умрет, она хотела, чтобы после нее осталась слава. Впрочем, Эмилия не отказалась от радостей жизни и не порвала своей любовной связи. Одна переписка с Сен-Ламбером отняла бы у обычной женщины все свободное время и энергию. Оба любовника выглядят в письмах не лучшим образом: Сен-Ламбер холодный, невнимательный, попросту не любящий; мадам дю Шатле властная, жалеет себя и невыносимая брюзга. К ее безмерному огорчению Сен-Ламбер лез из кожи вон, чтобы получить армейское назначение, позволившее бы ему убраться подальше от Нанси, поэтому во многих письмах звучит следующий мотив: “Вы хотите стать свободным, чтобы покинуть меня навсегда, как только пожелаете, однако оставляете за собой право то и дело упрекать меня...”

Эмилию очень занимал вопрос, где рожать. Беременность в ее возрасте сделала из нее посмешище, и она это понимала. Она также знала, что радость, выказанная поначалу маркизом дю Шатле, может легко быть испорчена неосторожностью кого-нибудь из знакомых. Их сын не скрывал недовольства: он не желал делить состояние с жалким последышем. В общем, положение Эмилии было уязвимым, ей понадобился приют, где бы можно было укрыться вместе с ребенком от всех ледяных ветров. Она решила, что такой приют даст ей Станислав. Она будет рожать в Люневиле, в покоях польской королевы: место более приличное трудно найти. Удобно оно и потому, что любовник окажется рядом (если, конечно, останется в Лотарингии), и оба мужа будут при ней. Попросить старого короля, чтобы тот отдал спальню покойной супруги роженице, да еще столь необычной, было непросто, но Эмилия никогда не стеснялась просить и всегда своего добивалась. Для начала, третьего апреля 1794 года, она написала мадам де Буф- флер.

“Я беременна, и вам легко вообразить мои страдания, мой страх потерять не только здоровье, но и жизнь, и то, какие странные ощущения я испытываю, вынашивая ребенка в сорок лет (на самом деле в сорок два), и как беспокоит меня сын. Пока никто не знает, заметно очень мало, я думаю, пошел четвертый месяц. Шевеления я до сих пор не чувствовала, но его и не бывает до четырех с половиной. Я настолько худа, что если бы груди не набухли, головокружение и дурнота внушили бы мне мысль о нездоровье. Не стану говорить, как полагаюсь я сейчас на вашу дружбу, и как в моем состоянии нуждаюсь в вашей поддержке и дружеском участии. Мне будет тяжело находиться вдали от вас, когда придет время рожать, но разве возможно, чтобы приехав в Люневиль, я доставила всем столько хлопот? Я не решаюсь просить короля, неизменно великодушного, позволить мне снова занять малые покои королевы. Флигель не подойдет, потому что в нем шумно и пахнет навозом, кроме того, там я буду слишком далеко от вас и месье де Вольтера”.

После Пасхи Станислав отправился в Трианон, навестить старшую внучку, мадам инфанту, приехавшую из Испании с маленькой дочкой в гости к родителям. Как обычно, его сопровождали муж и любовник его любовницы: маркизы де Буффлер и де Лагалезьер. Мадам дю Шатле попросила позволить и ей приехать в Трианон, и получив разрешение, прибыла туда с горой сундуков, набитых ее летними платьями. Приблизительно за две недели она добилась от короля всего, чего хотела. Станислав сказал,что она может занять малые покои королевы, а большие пообещал закрыть, чтобы Эмилия находилась в полном уединении. Рощица, куда выходит терраса королевы, тоже будет только в ее распоряжении, там, когда приблизится время родов, она сможет дышать воздухом и совершать моцион вдали от любопытных глаз. Король даже пообещал обставить маленький летний домик, чтобы она отдыхала и в нем, если захочет.

Уладив дело с предстоявшими ей родами, мадам дю Шатле вернулась в Париж и сосредоточила усилия на Ньютоне. Больше никакой светской жизни, никаких ужинов — она отказалась увидеться с мадам дю Деффан и вообще со всеми, кроме Вольтера и Клеро. Клеро читал каждую главу книги, как только Эмилия ее заканчивала, чтобы убедиться, что она не сделала описок; описки было легко пропустить, поэтому рукопись сейчас же отдавали на исправление третьему лицу. Мадам дю Шатле переводила с латыни на французский и дополняла материал примерами, делая его доступным для француских математиков. За работой она сидела с восьми, самое позднее с девяти, утра до трех дня, когда пила кофе. В четыре Эмилия снова бралась за перевод и не отрывалась от него до ужина, который бывал, как правило, в десять. После ужина они с Вольтером болтали час-другой, а затем она снова трудилась до пяти. Чувствовала она себя превосходно, и полагала, что младенец исключительно подвижный, поскольку то и дело дрыгается.