Владимир Михайлов - Ночь черного хрусталя

- Ничего удивительного… - проворчал Милов. - Картины одна другой краше.

- Я не узнаю Намурии… - проговорил Граве с искренним трагизмом в голосе.

И в самом деле, то, что они видели сейчас и среди чего, находились, не очень походило на то представление о Намурии, которое возникало по рассказам путешественников, туристским проспектам и рекламным плакатам, хотя все это, в общем, и соответствовало действительности - но только не сегодняшней, сиюминутной. В таких странах, как Намурия - да в любой, не только европейской или североамериканской даже - признаки машинной цивилизации давно уже проникли и в самые глухие уголки, так что лес порой мог удивить ровностью рядов, какими росли многолетние уже, дородные деревья, и в разных направлениях расходились от трансформаторов - в каменных будках или на деревянных и бетонных устоях располагались они - провода, толстые, силовые, а на столбах пониже держались телефонные и телеграфные, а если мачт с проводами не было, то в определенном ритме попадались таблички, предупреждающие, что под землей здесь проходит кабель; аккуратные павильончики автобусных остановок виднелись у дорог; и где-то в пределах видимости оказывался фермер на своем тракторе, оснащенном по сезону - плугом, сеялкой, косилкой, граблями; и уж, разумеется, не умолкало на дорогах, только среди ночи ослабевая, шуршание шин по асфальту, гудрону, бетону, легкое жужжание легковых и сердитое гудение грузовых моторов - немецких, французских, итальянских, американских, японских, реже - советских, чешских, румынских, к темноте сползавшихся к кемпингам и мотелям, а со светом вновь разлетавшихся во всех направлениях ради дела или прихоти.

Да, еще вчера так было. И, похоже, кончилось как-то сразу и по причинам, которые пока еще не понять было. Сейчас на дороге, по которой шли трое, ни машин не попадалось, не рокотали тракторы на аккуратных полях, по-прежнему занимавших все пространство, свободное от лесов и дорог; столбы с проводами были где повалены, где сильно наклонены; повалены были дорожные указатели и щиты с описанием предстоящих дорожных развязок; зато вдруг масса всякого мусора взялась откуда-то - мусора, в котором можно было угадать обломки и останки того, что вчера еще было нужными, полезными и желанными в жизни вещами: главным образом, электрическими и электронными приборами - от утюга до стереофонического двухкассетника или какой-то из приставок к персональному компьютеру, без какого не обходился уже давно ни один фермер. Словно бы кто-то сначала собрал и изуродовал как только сумел, а потом погрузил на многотонные трейлеры и, медленно двигаясь по дороге, неустанно расшвыривал по сторонам - и на дорогу, и в кюветы, по которым сейчас медленно текла вода, неизвестно откуда взявшаяся, потому что дождей давно уже не было. Кирпичная будка с черепом и костями в десятке метров от дороги стояла с распахнутой железной дверцей, и внутри ее, как все легче становилось различить, желто отсвечивали пряди медных проводов. Местами ровное темно-серое покрытие дороги было усеяно мелкими крошками разбитых автомобильных стекол; какие-то тряпки валялись, остатки одежды, клочья газет, яркие журнальные обложки. Вот на какую дорогу вышли и двинулись по ней Ева с двумя спутниками: что же удивительного в том, что нелегко было ей ступать босиком.

- Господи, Ева! - воскликнул Милов, прямо-таки ужаснувшись. - Нельзя же так! Где ваши туфли?

- Где прошлогодний снег, - она старалась еще шутить.

Милов снял свои туфли, носки.

- Немедленно обуйтесь. Не смущайтесь - носки я меняю дважды в день, старый предрассудок.

- Вот еще! - сказала она. - У меня двадцать три с половиной, а у вас…

- Двадцать пять, - сказал Милов, - и набейте в носы травы или вот вам тряпка…

- Я, к сожалению, не могу помочь, - сказал Граве, - у меня двадцать девятый номер. А как же вы теперь, господин Милф?

- Обойдусь. Да и, наверное, на этой дороге можно найти все, что угодно - и пару обуви в том числе. За меня не волнуйтесь, я считаю, что легко отделался: иначе мне пришлось бы нести Еву на руках - это было бы, конечно, приятней, но тогда я лишился бы маневренности.

- И почему я не отказалась наотрез? - усмехнулась Ева, но во взгляде, который она подняла на Милова, было странное какое-то выражение - словно она впервые его увидела; да так оно и было по сути дела: при свете - впервые. И тут она неудержимо звонко расхохоталась:

- О Дан, что это такое? Нет, я не могу, не выдержу! Прелестно, неподражаемо прелестно…