Андрей Марчуков - Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Из чего состоит этот образ? Из бытовой стороны и ярких проявлений культуры. Культура — это, прежде всего, Гоголь. Не случайно, что начинает поэт своё стихотворение его словами: «Знаете ли вы украинскую ночь? Нет, вы не знаете украинской ночи!» О Тарасе Бульбе (опять же, гоголевском персонаже) речь впереди, а вот остальные составляющие образа Украины «по-маяковскому» культивировались, прежде всего, именно украинским движением (которое стремилось говорить от лица народа и настойчиво изображало его и себя «угнетённым»).

В первую очередь, это украинская культура, олицетворённая Тарасом Шевченко, поэзию и саму личность которого деятели этого движения ещё со второй половины XIX века начали превращать в национальный символ и своё знамя. И в этом им активно помогала российская либеральная и левая общественность, продолжавшая искать союзников в борьбе с самодержавием и реализовывать свой образ Украины как жертвы царизма.

Немного отступая от основной канвы и обращаясь уже непосредственно к проблемам формирования национальных идентичностей, заметим, что, выводя в качестве символов Украины Гоголя и Шевченко, Маяковский с поразительной проницательностью уловил важную (а может, и важнейшую) черту истории и психологии этой земли. Гоголь и Шевченко — это два разных и даже противоположных друг другу мировоззрения, два разных национальных выбора, два разных духовных пути, совместить которые крайне трудно, практически невозможно, не идя при этом на сознательные спекуляции. Это относится и к их собственной жизни, и к тому, что они своим творчеством завещали потомкам, какой они хотели бы видеть судьбу своей родной земли.

Эта двойственность берёт начало с польских времён, как раз и ставших её первопричиной, и в дальнейшем лишь принимает новые, созвучные времени, обличья, то практически исчезая из политической жизни, то заявляя о себе в полный голос. «Малороссия» или «Украина», в общерусском единстве или отрицая его, с верой во Христа или в украинскую нацию и окровавленный топор, во имя которых можно «проклясть» и самого Бога, — вот её зримое воплощение для второй половины XIX–XX и даже начала XXI века. И от того, какой национально-мировоззренческий выбор делает малороссийское или, теперь, украинское общество, «по Гоголю» или «по Шевченко» оно предпочитает жить, напрямую зависит его судьба. А с ним и судьба России, поскольку Россия и Украина — это своего рода сообщающиеся сосуды.

Владимир Владимирович Маяковский, вероятно даже не отдавая себе в этом отчёта, сумел выразить эту ключевую проблему всего двумя словами, двумя её символическими воплощениями — именами. На то он и поэт. Возвращаясь же непосредственно к нарисованному им образу, отметим, что второй его составляющей стала та самая этничность. Этничность, воплощённая здесь в «борще» и «сале», которую не только подмечали великороссы, но и чуть ли не с конца XVIII века рекламировали сами малороссы (кстати, «благоуханным борщом» восторгался ещё Кулжинский), а затем на полную катушку стали раскручивать адепты украинофильско-украинского движения. Великорусский взгляд плюс автообраз (хотя, может быть, правильнее было бы поменять их местами) и дали такой, пусть и упрощённый, но в чём-то верный срез коллективных представлений об Украине.

Получался заколдованный круг. Абсолютизация этничности — та самая зацикленность, о тормозящей силе которой предупреждал Белинский, а потом (хотя и гораздо мягче) и Гоголь, — загоняла малороссийский, или уже правильнее будет сказать, украинский мир в провинциальные рамки. Попытка выйти из них, придав этой этничности характер «высокой» культуры (что подразумевало отказ от культуры русской), приводила к сомнительным результатам. Налёт провинциальности или, в лучшем случае, фольклорности сохранялся за украинской культурой и в глазах русских, и в глазах многих украинцев, которым не нравилось, что их загоняют в искусственное культурное гетто и не дают в полной мере приобщаться к русской культуре, объявляя её если и не чужой для них, то уж точно не родной [266].

Особенно это стало очевидным в советское время, когда, собственно, и появилась Украина. Такой её образ продолжал транслироваться и украинской интеллигенцией, и властями (местными и центральными). И даже приобрёл официальный характер: надо было показывать «национальное лицо» Украины, которое и давало ей право существовать как национальной (и даже привилегированной) республике. Не только давление выработанных ранее образов и стереотипов, но в ещё большей степени идеология и принципы национальной политики определяли взгляд на Украину как на край фольклорной экзотики с шароварами, гопаком и девичьими лентами. И творя образ «гопаковской» Украины, каждый преследовал здесь свои цели.