Маргарита Рютова-Кемоклидзе - Квантовый возраст

Четвертый Спецотдел НКВД, на арестантском языке «золотая клетка» или «шарашка», который Берия устроил в КОСОСе и курировал лично, состоял из трех конструкторских бюро с главными конструкторами Туполевым, Мясищевым и Петляковым. Потом появилось еще четвертое КБ — Томашевича. Здесь проектировались туполевский пикирующий бомбардировщик, знаменитая петляковская «сотка», переделанная в Пе-2, дальний бомбардировщик Мясищева.

Еще в 20-е годы, когда Туполев выхлопотал в Моссовете здоровый кусок территории и начал с постройки грандиозного по тем временам двухэтажного здания опытного завода ЦАГИ, потом построил корпус, где размещались аэродинамические трубы и башня с ветровой лабораторией, стало очевидно, что конструкторское бюро надо укрупнять. Программа Туполева была простой.

«Самолеты нужны стране, как черный хлеб. Можно предлагать пралине, торты, пирожные, но незачем, нет ингредиентов, из которых они делаются. Следовательно: а) нужно выработать доктрину использования авиации, основанную на проектах реально возможных машин; б) на базе уже освоенной технологии и производственных возможностей создать машины, пригодные для крупносерийного производства; …необходимо всемерно развивать технологию опытного самолетостроения…

В условиях СССР карликовые КБ, пусть и с талантливыми конструкторами во главе, многого достичь не смогут, не хватит пороху, чтобы пробиться сквозь бюрократические препоны. Нужны мощные организации по типу КОСОС, которых достаточно две, максимум три» [49, № 5, с. 41].

И Туполев построил восьмиэтажное здание КОСОСа. За ним он построил огромное здание для нового завода ЗОК (завод опытных конструкций). Дальше со свойственным ему размахом он стал насаждать новые здания, пока не аннексировал всю свободную территорию, уходящую в сторону от разрешенной ему Моссоветом. Но даже Туполев, с его фантастической интуицией, не мог предвидеть, что весь этот грандиозный комплекс, при строительстве которого он много раз рисковал головой, окажется наиболее подходящим для спецтюрьмы.

Рассказывает Леонид Львович Кербер, «сиделец» Туполева по шарашке, впоследствии его заместитель по оборудованию самолетов:

«Я попал в ЦКБ-29 из-под архангельских лагерей, где около восьми месяцев валил лес. А перед этим была тюрьма, около года; сначала были Бутырки, потом небольшая экскурсия в Лефортово — в жуткие лефортовские кошмары. Из лагеря меня увозили одного, взяли, как полагается к этапу: „Собирайтесь с вещами!“ Везли в переполненном столыпинском вагоне. Именно здесь, в этом вагоне, в „моем купе“, я встретил Юрия Борисовича Румера и Юрия Александровича Круткова. В Вологде поезд остановился, и к нам ввели двух арестованных. Первым вошел человек высокого роста, с красивым, мужественным профилем, на нем очки, одно стекло отсутствует, а второе на месте. На голове у него странное меховое сооружение. А сам он одет в телогрейку, а сверху телогрейки чехол от матраса. За ним стоял другой человек, меньшего роста, но тоже с каким-то очень заметным лицом, бросающимся в глаза, который оказался Юрием Александровичем Крутковым. Таким образом, в камеру, в которой я ехал, посадили Румера и Круткова. Я долго вспоминал, где и когда я впервые увидал Юрия Борисовича, и не мог вспомнить. Мы жили тогда в другом измерении, в мире нереальном, в ненастоящем. Настоящими были только пайка хлеба и козья ножка. И вот, постепенно, как проявляешь пленку или пластинку, качаешь ванночку с проявителем, качаешь и видишь, как постепенно начинает вылезать оттуда изображение. Так и здесь, в сознании постепенно проявилась вот эта сцена. Мы много разговаривали тогда. Всегда, когда встречаешь в таких условиях человека из той прослойки, к которой принадлежишь сам, то это такое счастье. Одно уже это — просто счастье, и находится сейчас же бесконечное количество тем для разговоров. Так мы ехали до самой Москвы, совершенно не подозревая, куда мы едем и зачем. Я знал только, что их везли из Мариинско-Каннских лагерей. В Москве, в Бутырке, мы разошлись, потому что одно из тюремных правил состояло в том, что всякие встречи в пути не должны продолжаться в месте прибытия. И нас разогнали по разным камерам. А затем уже, позднее, может быть, в марте или в апреле 39-го, мы встретились в ЦКБ-29 на улице Радио. И мы уж встретились, как родственники, обнимаясь и лобызаясь».

Если нарушить стиль книги, можно было бы привести не «рассказ», а дословную нашу беседу, из которой читатель понял бы, что среди тех двоих, которые вошли в «купе», Юрия Борисовича Румера не было. Румер никогда не был в лагерях. Как мы помним, из Бутырок он сразу попал в Болшево, а ко времени, описанному в эпизоде архангельского поезда, был уже в Тушине, в моторостроительной шарашке, в КБ арестованного Стечкина. В журнале «Изобретатель и рационализатор» за 1988 год (№ 3–9) напечатаны воспоминания Леонида Львовича Кербера о ЦКБ-29. В них читатель найдет несколько эпизодов с Юрием Борисовичем и Крутковым. В действительности и в этих эпизодах Юрий Борисович участвовать не мог. Но все это не имеет особого значения. Когда эти недоразумения выяснились, воспоминания Леонида Львовича уже были сданы в печать. Наверное, это все можно было бы исправить, но Леонид Львович решил ничего не менять. Так мы и договорились — в конце концов важно помнить, что все это было, пусть с другими действующими лицами, но было . Правда, есть одна очень досадная неточность: Юрий Борисович назван «убежденным женоненавистником». Если бы он прочитал про себя такое , то был бы бесконечно огорчен. Еще справедливости ради надо сказать, что в отличие от сказанного там же о том, что Пруткову 70 лет, Юрию Александровичу не было и пятидесяти. Ну, и, наконец, ни Румер, ни Крутков, ни Карлуша Сциллард в атомную шарашку не попадали. Просто потому, что такой шарашки не было. Но поскольку решено было ничего не трогать, осталась и эта ошибка, в конце концов, было много других шараг.