Маргарита Рютова-Кемоклидзе - Квантовый возраст

— Не болтай чепуху, Фриц, — сказал ему Румер, — пошли отсюда совсем, пока целы.

— Как?! А 15 марок этим свиньям оставить? Нет! — повернулся и направился к кассиру.

— Мы бедные студенты, хотели вождя посмотреть, и мы бы заплатили гораздо больше, чем пять марок, а нас не предупредили. Дайте нам билеты в зал. Ведь это почти что надули нас, а партия не надувает.

— В зал могут пройти только члены партии, хайль Гитлер!

— Членам партии не так нужно. Мы пока сочувствуем партии, еще не до конца все поняли, и как раз таким, как мы, и нужно посмотреть вождя!

Румер с ужасом слушал, как Фриц нес эту околесицу. По тому, как у «мясника» налились кровью глаза, было видно, что он чувствует, что над ним издеваются, но нет — тут же «хайль Гитлер» и нацистские лозунги. К счастью, зазвенел звонок, и кассир, выхватив у них билеты, вернул 15 марок и поспешил в зал.

«И куда попер, — ругал себя потом Румер, — нашел себе развлечение. Больше этого не будет!» Но нацистские сборища стали происходить с неумолимой частотой. Они перекинулись на улицы маленького городка, на его площади. И избежать этих сборищ становилось трудно.

Однажды Румер и Гайтлер возвращались из Института Джеймса Франка, весело обсуждая свои попытки повторить опыт Милликена в лаборатории Франка. Они договорились с Таней Эренфест встретиться в институте утром. Только она могла упросить Франка разрешить теоретикам дотрагиваться до тончайших приборов. Таня, дочь Пауля Эренфеста, Таня-штрих, как ее звали (жена Эренфеста тоже была Таней), была принцессой науки. В Ленинград она приезжала к Иоффе, в Москву — к Мандельштаму и Тамму, в Лондон — к Резерфорду, в Берлин — к Эйнштейну. Таня была прекрасным математиком, Эйнштейн ей писал: «Милая Таня, запутался в индексах, срочно приезжайте в Берлин, распутывайте».

Лаборатория Франка была оснащена прекрасными приборами. Все отточено, налажено. Казалось, кто угодно может повторить сложные опыты. Два теоретика и один математик взялись за опыт Милликена. Распределили функции. Таня следила за приборами, Румеру досталось отмерять интервалы, а Гайтлеру записывать частоту интервалов. Румер, нажимая на часы, придумал говорить «гоп-гоп-гоп».

— Перестань говорить свои дурацкие «гоп», — говорит ему Таня, — меня они безумно раздражают. Считай как-нибудь по-другому! Стучи по столу, что ли.

Румер начал стучать — все дребезжит. Входит Франк, спрашивает, как дела.

— Мы придумали хлопать по столу, вместо того чтобы говорить «гоп».

Франк посмотрел на пляшущие стрелки тончайших приборов и пришел в ужас:

— Лучше иметь в лаборатории десять полных идиотов, чем двух теоретиков! — и разогнал их.

Из Института Франка Румер и Гайтлер возвращались в веселом настроении, шли, как обычно: Румер по мостовой, Гайтлер по тротуару, чтобы скомпенсировать огромную разницу в их росте. И вдруг они видят, что на площади образовалась какая-то кучка людей и все, кто был поблизости, бегут туда. Они тоже побежали и увидели самого Геринга, который неистово кричал будоражащие публику слова. Он был толстый, с львиной гривой, весь в орденах. Публика сначала держала себя нормально. Всего несколько человек поднимали руку вслед за Герингом. Потом атмосфера все накалялась… Голос Геринга срывался:

— Нет у меня Родины! Нет у нас Родины! Родину предали! Нацепили на меня эти блестящие штучки. Но это не то! Они мне не нужны, мне Родина нужна! — и он дрожащей рукой хватает себя за грудь, срывает ордена и бросает их на землю.

«Самое страшное было в том, что Геринг говорил настолько убедительно, — вспоминал Юрий Борисович, — что публика начинала верить и пылать. И после каждого его „хайль!“ поднималось все больше и больше рук».

Молодые люди еле выбрались из толпы и пошли к себе в пансион совершенно убитые. Было ясно, из Германии надо уезжать, и чем скорее, тем лучше.

«Не завтра, не послезавтра, а через неделю я уеду», — думал Юрий Борисович. И через неделю он уехал.

Накануне отъезда устроили вечеринку в пансионе фрау Гроунау. Это была грустная вечеринка. Такие вечеринки в последнее время устраивались все чаще и чаще: все понемногу разъезжались. На вокзал провожать Румера пришли все его друзья и, конечно, Борны.

Перед самым вокзалом, когда Юрий Борисович вышел из машины, он увидел маленького мальчика. Мальчик заметил длинного человека, неуклюже вылезающего из машины, и сделал в его сторону движение. Румер кивнул ему и улыбнулся, и карапуз радостно вскинул ему навстречу руку в гордом нацистском приветствии. Мальчик никаких других приветствий уже не знал.