Маргарита Рютова-Кемоклидзе - Квантовый возраст

Юрий Борисович Румер был «принят в дом», был принят в друзья. И звездные минуты одна за другой вспыхивали в его молодой жизни.

Еще во время разговора о науке с Эйнштейном и Эренфестом в чердачной комнате и потом, когда Эренфест куда-то вышел, а в комнату вошел скрипичных дел мастер и начался длинный и сложный разговор о починке скрипок, Румер впервые поймал себя на мысли: «Вот они, штерн-минуты моей жизни». Не раз он еще поймает себя на этой мысли.

После того как Румер с легкостью принял приглашение госпожи Эйнштейн остаться пообедать, а Эренфест облил его ушатом холодной воды («Нет, уходите…»), Румеру ничего не оставалось, кроме как откланяться: «Чести я уже удостоился, а еду поищу где-нибудь в другом месте».

«В конце концов, я все-таки остался обедать у Эйнштейна вместе с его женой и Эренфестом, — писал Юрий Борисович в своих воспоминаниях о встречах с Эйнштейном. — Во время обеда Эйнштейн говорил с Эренфестом об аксиоматике электромагнитного поля. Эренфест выразил желание познакомиться с моей женой. Хочу узнать, даст ли она вам возможность работать», — сказал он [18, с. 110].

На прощанье Эренфест похлопал Румера по плечу, улыбнулся своей широкой улыбкой, которая полностью меняла его лицо, и сказал по-русски: «Приходите завтра в университет на коллоквиум. Я познакомлю вас с одним пареньком из России». Слово «пареньком» он произнес без единой ошибки. Этим пареньком был Лев Ландау.

В журнале «Наука и жизнь» за 1974 г. напечатаны «Странички воспоминаний о Л. Д. Ландау» профессора Ю. Румера.

«В этих заметках я не хочу касаться научных трудов Л. Д. Ландау. Современная теоретическая физика недоступна неспециалистам. Умение популяризировать эту науку — особый талант, которым обладают не все. Я не считаю и себя обладателем такого таланта, несмотря на то что в соавторстве с Львом Давыдовичем написал книжку „Что такое теория относительности?“

…Я не хотел бы также отдавать и малой дани той популярной легенде, в которой Ландау фигурирует „в сандалиях и ковбойке“. Потому что (воспользуюсь подходящим термином) центр тяжести образа Ландау не здесь — не в его парадоксальных высказываниях, которые превращают его в героя анекдотов, а в том, что это был крупнейший ученый-физик мирового масштаба и создатель выдающейся школы советских физиков…

Меня познакомил с ним в Берлине в самом конце 1929 г. на коллоквиуме по теоретической физике Павел Сигизмундович Эренфест.

Ландау с сожалением сказал мне: „Как все хорошие девушки уже разобраны и замужем, так и все хорошие задачи решены. И вряд ли я найду что-нибудь достойное среди оставшихся“.

Но он нашел.

В январе 1930 г., будучи у Паули в Цюрихе, он обнаружил последнюю, по его словам, из хороших задач: квантование движения электронов в постоянном магнитном поле. Решил он эту задачу весной — в Кембридже, у Резерфорда. Так в истории физики наряду с парамагнетизмом Паули появился диамагнетизм Ландау…

Говорят, что характер Ландау в его молодые годы проявлялся в задиристости, категоричности суждений, граничащей с нарочитой эксцентричностью.

Эти черты напоминали мне молодого Маяковского, когда он еще ходил в желтой кофте и потрясал своих случайных слушателей высказываниями о себе и своей значимости.

Сходство неизбежно заставляет искать общее объяснение. Я думаю, дело здесь в том, что подобные проявления своего „я“ свойственны гению, который выходит на подобающее ему место.

Когда Маяковский добился общего признания, он стал мягче, снисходительнее и добрее.

Тот же путь прошел и Ландау. Когда к нему пришло всеобщее признание — как на родине, так и за рубежом, — он перестал быть задиристым» [34].

О задиристости Ландау имеются целые сказания. Его друзья, ученики, ученики учеников передают эти сказания из уст в уста, и в них уже появился, по-видимому, неизбежный вымысел. Мы не будем «обогащать» уже существующие, к сожалению, в литературе искажения облика Ландау. Правда, есть и документальные вещи. Типичный пример — телеграмма Ландау Нильсу Бору. В 1931 г., когда Ландау, был в Англии, на одном из семинаров Дирак рассказывал работу, где он получил свое знаменитое уравнение и пытался толковать его в терминах «положительно заряженного электрона» (будущий позитрон!). Бор высоко ценил Ландау и послал ему письмо с просьбой высказаться по поводу этой работы Дирака. Отзыв пришел телеграммой. Она была короткая и ясная: « guatsch » — вздор . Еще одно свидетельство того, с каким трудом воспринимались новые идеи даже блестящими умами. Но на такие выпады не обижались, это было время отчаянных споров.