Реймон Арон - Опиум интеллектуалов

Советская идеология, по-видимому, есть точная противоположность американской не-идеологии. Она представляется связанной с материалистической метафизикой. Она внушает очевидную зависимость между повседневным чувством меры и последним предназначением человечества. Она оформляет теоретически все виды практической деятельности тогда, как американцы склонны к практическому доказательству реальности принятых решений, даже духовного порядка. Именно государство провозглашает доктринальную истину и внушает обществу, что именно оно каждое мгновение формулирует версию учения, государство ставит себя выше законов, предоставляя полную свободу полиции, а Соединенные Штаты продолжают бережно хранить и уважать главенство судебной власти.

Невольно возникает вопрос: а соответствует ли марксистская идеология, пришедшая из Западной Европы, особенностям советского строя? Если отвлечься от интерпретативной схоластики, то останутся только составные части национальной идеологии: пятилетние планы, «кадры решают все», функция авангарда, выбор элиты, коллективная обработка земли, положительный герой, образ нового порядка. Эта идеология была бы основой для России, вышедшей скорее из революции, чем из умозрительных построений молодого Маркса. Представим также чисто американскую идеологию, которая будет выражать особые свойства экономики и общества Соединенных Штатов: культ успеха, личную инициативу, умение работать в группе, моральные нормы и гуманитарную деятельность, жесткость конкуренции и ощущение принятых правил, отказ от экзистенциальной тоски, сведение всех ситуаций к технически решаемым проблемам, традиционная неприязнь к власти и монополиям, принятие как факт милитаристского государства и огромных корпораций и т. д.

Встраивание экспертов в США и в России неизбежно следует за условиями исследований. Физиков использовали в лабораториях крупных капиталистических компаний, советских государственных монополиях или в Агентстве по атомной энергии. Они работают сообща, подчиняясь требованиям военной тайны, являются наемными работниками, в России они намного чаще, чем в США, становятся высокопривилегированными людьми, они потеряли независимость любителей или свои либеральные профессии. В капиталистических демократиях такие эксперты, как врачи, юристы, еще сопротивляются. Подчинение экспертов предприятиям, которые их нанимают, завтра будет отличительным свойством всех стран индустриальной цивилизации.

Коллектив ставит приобретение полезных знаний выше поддержки культуры. А те, кто еще вчера был работником культуры, сегодня становятся кем-то вроде экспертов. В Советском Союзе, как и в США, управление людьми зависит от науки и техники. Специалисты по редактированию, рекламе, предвыборным технологиям, информатике, психотехнике обучают говорить, писать, организовывать работу так, чтобы сделать людей довольными, возмущенными, пассивными, жестокими. Психология, являющаяся основой их ремесла, не обязательно материалистическая, типа рефлексологии академика Павлова. Она не только учит создавать из людей массы с заранее определенными реакциями, но, скорее, формирует незаменимых личностей.

Отстранение культуры техникой вызывает бунт литераторов и создает впечатление изоляции. Строгая специализация вызывает ностальгию по другому порядку, когда интеллектуал будет интегрирован в коммерческое предприятие не в качестве наемного работника, а в качестве мыслителя в человеческом коллективе.

В Соединенных Штатах, где не знали другого строя, кроме нынешнего, ни эти претензии, ни эта ностальгия не выражаются в активном диссидентстве. Кроме того, причины такого относительного отчуждения по-другому осуществляются в России, где технарь берет верх над литератором намного чаще, чем в США. Писатели, художники, пропагандисты не отказываются от звания инженеров человеческих душ. Искусство для искусства или чистый поиск как таковые отлучены от действительности. Трудно представить, что советские биологи не мечтают подискутировать об относительных преимуществах Моргана и Лысенко, физики свободно общаются с их зарубежными коллегами, философы ставят под сомнение материализм Ленина, а музыканты без опаски совершают «преступление» формализма.

Из этого не следует, что советская интеллигенция настроена враждебно к самому режиму. Может быть, она осуждает огосударствление экономики и власть партии в то время, как американская интеллигенция считает нормальным частное предпринимательство. Если бы художник был бы против социалистического реализма, а романист обладал бы притворным оптимизмом, если бы генетику больше не мешали бы защищать менделизм, они, вероятно, были бы очень довольны. Романы и театральные пьесы, хорошо принятые критикой, смягчившей свои «ждановские» позиции после смерти Сталина, обнаруживают воодушевление писателей гораздо больше, чем бесконечные резолюции Союза советских писателей.