Патрик Уайт - Фосс

Лора Тревельян опустила глаза.

– Не знаю, что и сказать, – растерялась миссис Боннер, которой было впору то ли обижаться на отступничество мужа, то ли восхищаться его великодушием.

От беспрестанного вдыхания нюхательной соли и душевных переживаний бедная женщина совсем измучилась. Мелкие кудряшки, которые она завивала в дань ушедшей моде и которые приходилось подновлять после дождя или влажного морского бриза, безвольно повисли у нее на лбу, словно хвостики дохлых мышей.

– Я в полной растерянности, – проговорила она.

– Дорогая тетя Эмми, – утешила ее племянница, – вы оправитесь! И поправитесь.

Поскольку павшая духом тетушка продолжала сидеть со склянкой в руках, племянница добавила:

– И будьте так добры – закройте крышечку, иначе соль выдохнется.

На этом Лора Тревельян покинула гостиную, и дядюшка с тетушкой снова сделались ее добрыми родителями. Она и в самом деле очень их любила.

В таком состоянии она могла бы полюбить всех людей, как и готового появиться на свет ребенка. Она ходила по дому, оберегая свое достижение, в чувственном, широком платье из серого переливчатого шелка. Поющего шелка. Сердце переполняла радость. Сидя в комнате со своей скучной и погрузневшей горничной, хозяйка не теряла бодрости духа. Она кроила приданое младенцу, который должен был родиться у них обеих. Стальные ножницы так и порхали взад-вперед, игла играючи скрепляла кусочки ленты и тесьмы, незатейливая беседа лилась весело и свободно. Горничная слушала без особого интереса. Чем ближе подходил срок, тем тяжелее ей становилось, и если бы не юная хозяйка, Роуз приуныла бы совсем.

– Ветер стих, давай прогуляемся по саду, Роуз! – решила Лора.

И горничная доверчиво последовала за ней.

Они гуляли в сумерках по тайным извилистым тропинкам, которые выбирала хозяйка. В заросших, неухоженных уголках сада юбки женщин цеплялись за куски упавшей коры и ветки. Иногда Лора Тревельян отдирала скрученную кору от стволов туземных деревьев и пыталась ее развернуть, срывала листья, сминала их и вдыхала аромат, и руки ее пахли муравьями.

И там, в таинственном саду, полном резких запахов, она особенно остро чувствовала свою близость к еще не родившемуся ребенку и любовь к мужу. Темнота и листья надежно укрывали самые сокровенные формы, самые сокровенные мысли. Скоро он напишет, твердила она себе. Как будто слова кому-то нужны! Задолго до того, как перо прикоснулось к бумаге и бумага опустилась на траву в своей последней метаморфозе, Лора полностью открылась. В вечернем саду их доверчивые тела брезжили рядом, постоянно меняя формы, то выходя на свет, то погружаясь в темноту. Или же две женщины сидели и смотрели друг на друга, в то время как одна из них пыталась вспомнить глаза своего мужа. Если бы только она могла всмотреться глубже, глубже, в самую глубь…

Однажды она почувствовала, как ребенок толкается внутри нее, и прикусила губу, пытаясь осознать, какую именно форму приняла ее любовь.

– Ох, как холодно, – простонала Роуз Поршен. – Как холодно!

Страх вынудил ее потревожить хозяйку.

– Напротив, – прошептала Лора, – сегодня тепло. Вообще-то, даже слишком тепло…

Ее вынудили вернуться в свое настоящее тело. Молодая женщина взяла горничную за холодные, закоченевшие пальцы и повела в дом.

Как-то вечером Роуз сидела возле лампы, занимаясь рукоделием, чтобы успокоить хозяйку, и вдруг резко подняла глаза. На сером лице безжалостно проступили глубокие морщины, и при свете бедняга более чем когда-либо смахивала на бессловесную скотину.

– Ох, мисс, я этого не вынесу! – вздохнула Роуз.

– Тебе придется, – сказала Лора, поднимаясь.

Женщина стиснула зубы, по лицу полился серый пот. Из нее будто вышибло дыхание.

– Время пришло.

– Не уверена, – ответила Роуз. – Боли страшные! Лучше бы я умерла…

И тогда Лора послала Джима Прентиса за акушеркой, которая явилась незамедлительно с кожаным саквояжем и непогрешимым знанием о мире.

Миссис Чайлд была приземистой женщиной с пронзительными черными глазками-камешками, словно скатившимися с ее траурной, украшенной гагатами шляпки. Исходя из соображений профессионального характера, она проигнорировала пациентку и принялась перечислять мисс Тревельян предметы, которые понадобятся для операции. И все это время акушерка поглядывала по сторонам с таким видом, будто ее призванием была торговля мебелью, потому что миссис Чайлд знала: как бы скромно ни держались люди, сбрасывать со счетов нельзя ни красное дерево, ни узорчатую парчу. Поэтому осматривалась она основательно.