Патрик Уайт - Фосс

Сняв шляпку и мантилью, акушерка соизволила заметить пациентку. Она кинулась к Роуз, взметнув кудряшками, и хорошенько ее ущипнула.

– Ах вы, миссис Поршен! – вскричала эта жизнерадостная особа. – Беда ваша не беда, уже завтра будете восхвалять небеса за этот дар!

Беременная женщина, цепко державшаяся за живот обеими руками, испустила ужасный стон. Миссис Боннер, укрывшаяся в дальней маленькой гостиной, которой почти не пользовались, содрогнулась. Акушерка поцыкала.

– Вот что, милочка. Не следует противиться дару столь дивному! Женщина поистине благословенна, как выразился один преподобный джентльмен. Только я не думаю, что время пришло, либо же не разбираюсь в своем деле, а уж в этом меня вряд ли кто обвинит! Знаете, я бы сказала, у вас есть еще два, три или даже четыре часика. Пока же, мисс, я хотела бы немного подкрепиться. Обедаю я всегда рано, чтобы быть наготове, ведь ночной воздух так действует на бедняжек…

Пока миссис Чайлд поглощала славную баранью котлетку с щедрой порцией сладкого соуса и расписывала Касси подробности более увлекательных случаев из своей практики, Лора Тревельян занималась необходимыми приготовлениями. Она развила бурную деятельность.

– О, мой лучший ковер! – стенала миссис Боннер в дальней гостиной.

– Я застелила его газетами, – ответила племянница. – Положила «Геральд» в целых четыре слоя.

Тетушку это ничуть не утешило. Сидя в одиночестве (супруг ее неожиданно вспомнил о послании, которое следовало передать другу немедленно, а добрая миссис Прингл увезла их дочь Беллу на столько, сколько потребуют обстоятельства), миссис Боннер читала Писание и возносила молитвы о несчастной страдалице, то есть о себе. Так она и провела вечер, закрывшись в душной комнате.

Внезапный громкий вопль разбил вдребезги все стекла в доме. Стены рушились. Плоть оседала, скользя по позвоночнику, чтобы еще больше съежиться от топота акушерки, помчавшейся по лестнице как резиновый мячик. Она была маленькой отважной женщиной, которая ринулась на битву с самой жизнью, и битва эта затянулась до рассвета.

В свободной комнате мягкий свет ламп сделался непомерно ярок. От него было не скрыться, и пушистый ковер больше не приглушал звуков. Акушерка усадила роженицу на кресло с прямой спинкой, с которого ее плотная рубашка свисала длинными, застывшими складками. Видя, как Роуз корчится в муках, столь жаждавшая их для себя девушка и сама обратилась в камень. Сложенные в замок руки покоились у живота, пока она стояла в углу недвижным изваянием и слушала, как судьба выносит приговор.

Одна лишь акушерка сновала туда-сюда, двигаясь с упругостью резинового мячика.

– Руки на подлокотники, милая, – советовала она. – Потом еще спасибо скажете!

Роженица завизжала.

Комнату наполнял поток бесконечного времени. Лора Тревельян готова была помолиться, однако обнаружила, что разум ее намертво прилип к небу.

В конце концов даже воющий зверь утих.

– Головка никак не проходит, – заметила окруженная облаком темных кудряшек миссис Чайлд, копошась и путаясь в складках рубашки Роуз Поршен. – Вот ведь строптивая негодница!

Будущей матери было все равно – она тонула в волнах боли.

Несмотря на окаменевшие руки и ноги, Лора Тревельян едва не кричала от муки. Из горла рвался стон. Их всех задушит тьма, подумала она, и тут лица женщин наконец начали претерпевать причудливые превращения. Благодаря божественному милосердию мертвенно-бледный камень обращался в плоть. Из-за ставен пробился серый свет, тонкие полоски легли на газеты, устилавшие ковер.

«Оно движется, мы движемся, мы спасены!» – едва не вскричала Лора Тревельян, но звуки по-прежнему застывали у нее в горле. Предельная мучительность радости выкручивалась, изгибалась, корчилась.

Потом ликующе возопил рассвет. Ведь дитя начало жить! Пронзительно закричали петухи. Примирительно заворковали голуби. Спящие поплотнее завернулись в свои сны и приняли участие в великих деяниях. По жилам утра заструился красный свет.

Лора Тревельян прикусила щеку, и из ее тела вышел ребенок.

– Ну вот, – сказала акушерка. – Живой и здоровый!

Зевнув, она добавила:

– Девочка, – словно пол ребенка не имел значения.

Настоящая мать откинулась назад, тихо всхлипывая от жалости к своей бедной плоти. Она хлебнула боли, и рот ее был слишком полон, чтобы отвечать на крики новорожденного.

Лора Тревельян выступила вперед, взяла на руки красного ребенка, окружила его своей любовью, помыла и запеленала в свежие пеленки, на что акушерка рассмеялась и заметила: