Надежда Васильева - Блаженны кроткие. Повесть

Нет, что ни говори, а приятнейший человек. Всего один вечер послушала его, а столько для себя открыла. Казалось бы, ничего нового, всё на слуху, всё и раньше в воздухе витало, но вот до души не доходило. Сама-то Люба в разговор встревала мало. Беседу вела Наталья. У нее язык подвешен, хлебом не корми – дай до сути докопаться. Только его на лопатки не уложишь! На всё готов ответ: толковый, откровенный, убедительный. Нашим бы политикам такому поучиться! А то ведь – начинают за здравие, а кончают за упокой. Отец же Серафим обо всём говорил спокойно, без запальчивости, без раздражения. Так бы и слушала без конца его окающий вологодский говорок. На Натальин щекотливый вопрос, есть ли среди священнослужителей нехорошие люди, искренне удивился:

– А почему нет-то? Всякие есть. Не святыми родились, из мирской жизни в храмы Божьи пришли, каждый со своими грехами.

– А как же такому довериться? – Молодец Наталья! Прямо её мысли угадала. Люба тоже над этим часто задумывалась. Где гарантия, что священник, которому исповедуешься, кристально чистый человек?

– Вам решать, кому довериться. А уж коли исповедовались, не мучьтесь сомнением. Облегчили душу – вам зачтётся. А как священник себя поведёт – его проблемы. Ему за всё перед Богом отвечать.

Только Наталье разве угомониться? До самой печёнки достанет!

– Многие нынче считают, что в церкви нуждаются люди слабые по натуре своей, а если человек имеет сильную волю, устойчивую психику, характер – зачем ему церковь? Он, дескать, и сам справится с любыми проблемами…

По лицу отца Серафима пробежала едва уловимая тень. Наступила-таки на любимую мозоль. Ну, Наталья! Против лома, говорят, нет приёма… Но ошиблась. И то, что произнёс отец Серафим в следующую минуту и как он это произнёс, – совсем возвысило его в глазах Любы.

– В этом-то и есть главное заблуждение большинства неверующих. В церковь приходят люди отнюдь не слабые, а наоборот, сильные духом. Причём приходят по-разному, к Богу у каждого дорога своя.

Любе показалось, что последнюю фразу произнёс он с какой-то грустью, будто вспомнилось ему что-то своё, причём не очень радостное. Интересно все-таки, как он-то ступил на этот путь? Но не будешь ведь в душу лезть. Хотел бы – сам рассказал. А так, и на том спасибо. И всё же не удержалась, спросила и о своем, наболевшем: почему, дескать, церковь так бичует экстрасенсов, ведь они во всём ссылаются на Бога, и ни один из них не приступит к сеансу, не прочитав перед этим молитвы.

Отец Серафим как-то болезненно поморщился.

– Гадалки, вещуньи, прорицатели… От дьявола всё это! Он на всё горазд! Может явиться и в обличье самого Иисуса Христа. Не должен человек знать свою судьбу. На всё, что уже произошло, – воля Божья, а будущее своё каждый выстраивает сам. Благополучие человека зависит от силы его Веры и от того, сколько любви и добра у него в душе.

Вертолёт дал крен и закружил над деревянным маяком. Наталья что-то крикнула ей в самое ухо, но в рокоте мотора не расслышала ни слова. Анатолий протянул через внутреннее окно фюзеляжа отцу Серафиму бинокль. Ах, вот оно что! Пролетают над каменной косой Бесова Носа. Вчера отец Серафим говорил, что ещё никогда не бывал здесь. Вот Анатолий и хочет показать ему древние петроглифы. Тень вертолета пробежала по распластавшемуся на камне бесу. Сколько уж веков таращит свои квадратные глаза на этот мир! И что самое странное – бес-то вот он, а действующей церкви в округе ни одной не сохранилось. Только этот монастырь, и то, наверно, в силу своей отдаленности. Представить трудно, чего только не видывали его каменные стены за шесть веков. Религию взять – и то сколько всякой борьбы было. Язычество и христианство, реформа патриарха Никона… Потом и вовсе революционный крах всего святого… Слетели с плеч гордые головы куполов, низвергнуты тяжелые кресты, вырваны языки у смутьянов-колоколов… И виной всему – вечный дух противоборства. Движущая сила «в никуда».

Как-то подсунула Наталья книгу о самосожжениях староверов. Уму непостижимо! Сегодняшним днем судить – так не настолько уж и глубоким было внешнее различие между новой и старой верой… Казалось бы, какая разница: двумя ли, тремя перстами креститься, шесть или восемь иметь концов у креста, так или иначе читать молитву. Суть-то одна – вера в Создателя да любовь. Так откуда же столько ненависти? Борьба идей, самолюбий, принципов, своеволий. И как это всё знакомо… Нисколько не сомневалась в том, что, родись она в ту пору, сгорела бы вместе с раскольниками, потому как никогда не терпела над собой никакого насилия. В детстве, бывало, посмеет кто из мальчишек за косу дёрнуть – во что бы то ни стало догонит, вцепится в волосы обидчику как клещ и так отвалтузит… Характер ещё тот. Да и было в кого. У матери с отцом чуть не всякий день скандалы. Тоже каждый свою правду доказывал. Всего в детстве с сестрой насмотрелись. Отец только печкой мать не бил. На улицу в тридцатиградусный мороз в одной ночной рубашке выгонял. А то ещё ружьём охотничьим целиться начнёт… И мать не отступит: плюёт ему прямо в лицо и вся аж трясётся от гнева. А они с сестрой, прижавшись к матери с двух сторон, зажимают ей ручонками рот, умоляя: «Молчи, мамочка! Убьёт он тебя!» Только где там… Хоть живьём её на куски режь, последнее слово за ней будет. А когда они с сестрой побольше стали, редко когда отец на мать кулаки поднимал. И особенно после одного случая. Ей было тогда лет двенадцать. Сцепились родители в драке, как кошка с собакой, – не разнять. У матери от ударов железных кулаков глаз синевой заплыл, у отца от её ногтей все лицо в крови. Не помня себя, схватила она раскалённую электроплитку, сооружённую отцом из алюминиевой собачьей миски со спиралью внутри, и давай ею всё в комнате крушить: «Вот вам! Вот вам!» Мать с отцом быстро унялись. Таращатся на неё испуганно, а подойти боятся. Треснули в серванте зеркала, рассыпалась на черепки любимая мамина керамическая посуда, с грохотом слетела со стола стеклянная ваза с цветами… И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не задымилась кружевная скатерть. Кинулась Люба из дома в поле, забилась под скирду свежескошенного сена и дала волю слезам. Слышала, как истошно рыдала мать, как метался по полю отец. Кричал, звал её. Не отозвалась, не вышла из укрытия до самого утра…