Владимир Мамута - Портрет

Перебравшись в палатку, я спокойно заснул. Если бы я знал, если бы… мы знали, что новое время уже в пути. Впрочем, может быть, это только я не догадывался. Да и знали бы, то что? Делай, что можешь…

Я думал об этом много… когда уже прервалось время потерь.

Наступившее на их горло новое время не было временем моих братьев. Потому что, не мог Старший солить селёдку в главном цеху новенького завода, о машинах которого, купленных за валюту, напоминали только толстенные, торопливо спиленные ржавые пеньки анкерных болтов, торчащие из пола… Не мог Средний считать прибыль от перевозки пьяных «манагеров» на курорты Турции умыкнутыми «Тушками» собственной авиакомпании, одной из тысячи вдруг наплодившихся.

Зато и не предали они никого. И ничего…

А новому времени – новые люди.

Моя матушка была мудрою женщиной, и даже в пору далёкого малолетства с уважением относилась к нашему с братьями праву на свободу и доверие, конечно, до известного предела, когда заслуженный подзатыльник остаётся единственным разумным способом завершить дискуссию о допустимом и невозможном. Конечно, есть какая-то вероятность, что связано это было с полученным когда-то педагогическим образованием в традициях Макаренко, но полагаю всё же, что всё дело в приверженности народной традиции, не раз транслировавшейся ею во фразе «воспитывать можно, пока дитя поперёк лавки лежит, а уж как легло вдоль…». Мне, кстати, тоже кажется, что homo, даже если он вполне sapiens, а не только erectus, не склонен учиться на чужих ошибках, и пусть уж он косячит , получая справедливые, и не только родительские, подзатыльники, пока низкая масса тела и социальный статус не предполагают существенного урона окружающим и ему самому. Тем более, что даже конфликты между державами, по ближайшему рассмотрению, до обидного схожи с конфликтами малолеток.

Вот, скажем, когда мне было лет… тринадцать, случилась у меня история с одноклассником Лёхой. Как видели мы с ним друг друга – так сцеплялись, будто зверьки какие, да так, что шерсть клоками… и не поймёшь, кто начал. В классе, в столовке, школьном коридоре… Наверное, ауры не сочетались, ну а что ещё? Тянулась эта канитель довольно долго и, с точки зрения выявления победителя, безрезультатно. И дошло до того, что Лёха, изнурённый неопределённостью такого положения, презрел рыцарский кодекс и вовлёк в конфликт наёмника: дважды второгодника, переростка и раздолбая из параллельного класса по кличке Алдабай. Конечно, Лёха мог бы открыть томик Макиавелли и узнать, что для того, кто призывает на помощь чужие войска, они почти всегда опасны, ибо поражение их грозит государю гибелью, а победа – зависимостью. Но он предпочёл получить собственный опыт.

И вот, на переменке, подходит ко мне этот самый, звероватый на вид Алдабай, заслоняя своею башкой лампочку на потолке, за спиною его жмутся ранее впавшие в зависимость государи, ну а к правой руке – Лёха. Про Алдабая всем было известно, что он не говорил много слов, чтобы не растерять их скудный запас, так что, ожидаемо молча, этот паршивец стукнул меня под дых, заставив согнуться, и, не торопясь, удалился в сопровождении восторженной свиты.

Конечно, я был огорчён, возможно настолько, что моё огорчение вечером заметил Средний. Или просто узнал о случившемся от знакомых, так как учился в той же школе, в девятом классе. Во всяком случае, он выпытал у меня что да как, и на следующий день, с товарищем, дождался, когда мой класс закончит уроки, чтобы… Нет, он не собирался мстить за брата. Просто, уравновесив в моём присутствии удар Алдабая, и вернув, таким образом, status quo ante bellum, он сообщил Лёхе, что если тот хочет победить, он должен делать это в честном бою, один на один, а не чужими руками, в любое удобное для него время. Лёхе оказалось удобно на следующее же утро, перед первым уроком. Он вбежал в класс и набросился на меня, не дав времени встать из-за парты. Это были Sturm und Drang, но, как всегда бывало на Руси со Sturm, без учёта того обстоятельства, что не в силе Бог, а в правде. В итоге победитель в нашей дуэли впервые, в присутствии тридцати свидетелей и, как потом оказалось, окончательно, был выявлен. Побеждённый Лёха, неся на лице явные признаки своего поражения, ретировался, не дожидаясь начала занятий, а я стирал промокашкой кровь из чужого носа с рук своих.

Конечно, рассказал я всё это не для того, чтобы заявить о себе, как о первоклассном бойце, что было бы откровенной ложью. Хотя бы потому, что пару лет спустя я покинул боксёрскую секцию всего через несколько месяцев занятий, когда стало ясно, что ловить обидные удары носом здесь обычное дело. Самое важное в этой истории случилось, когда я вернулся из школы и проводил положенное время в совмещённом толчке нашей хрущёвки, пока матушка накрывала на стол. Надо заметить, что в хрущёвках дверь в толчок выходит в маленькую прихожую, так что я оказался полноценным свидетелем происходившего, хотя и не видел лиц участников.