Владимир Мамута: Портрет

© Владимир Мамута, 2020

ISBN 978-5-0051-7615-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ну вот, опять понеслось… Шар за шаром, в одну лузу. Если начну рассказывать, то кто—нибудь непременно скажет, что так не бывает, что выдумано всё с неясным умыслом, от первой и до последней строчки. Ну, может не всё, но уж по большей части – точно. Еще кто—нибудь ухмыльнётся – мол, простая случайность, мало ли удивительных случайностей. Вон, скажет, на той неделе по улице иду, а по ветру бумажка летит, и прямо мне в руки. Оказалось – пятисотка. Вот уж случайность, так случайность, а это – так…. А самый начитанный примется рассуждать про психофизиологию, про бессознательное, предсознательное, и даже, бери выше, надсознательное. Про какие—нибудь установки когнитивные… Фрейда помянет к ночи, понятно. Или даже Юнга… И прав ведь, прав будет… паршивец! Всё есть – и установки, и бессознательное, и психи – полагаю, что каждый пятый, а скоро, усилиями опасных как ядерная триада практикующих психологов, каждый третий будет, потому как, психам кредиты впаривать существенно проще…

Только «дурнив немае», как говорят ближайшие наши братья по разуму… Подумал я, и решил всё-таки рассказать, потому что, когда человек, и даже учёный с указкой, заявляет, что ему всё ясно – отнимите у него указку, да по заднице ею, по заднице! Жулик это, а не учёный!

В общем, братцы, шары летят. С треском. Понять бы, в чьих руках кий…

Моя любимая племянница Нина позвала меня на юбилей. Позвала настоятельно и заблаговременно – месяца за три – поскольку, будучи человеком благоразумным, ответственным, самодостаточным и состоявшимся, давно просчитала присущую мне склонность косить от путешествий: ехать-то предстояло в другой город…

Состоявшимся людям трудно придумывать подарки. И я, за три месяца пребывания в положении Буриданова осла, непременно получил бы какое-нибудь нервное расстройство, со всеми вытекающими последствиями вплоть до кредита, если бы не одно обстоятельство – будущий подарок, до этого момента не предполагавший о своём окончательном предназначении, давно стоял на мольберте, благоухая ароматами льняного масла и разбавителя №4, дожидаясь очередного свидания с творцом.

Конечно, в слове «творец» я согласен только на строчную букву в начале, потому что никакой я не художник, а так… Балуюсь изредка, стараясь не афишировать. Может быть даже, в порядке психотерапии, потому что все эти запахи, и упругое сопротивление холста давящей на него кисти, и р у ки, перепачканные краской, и сам холст в пятне света, бьющего из – за спины, неохотно, сопротивляясь, превращающийся – да ладно, пусть и в корявое – но отражение чего-то важного, что живёт внутри меня, мучает своей неопределённостью и настойчиво требует материализации… Вот всё это связывает меня с юностью, когда я в порядке самодеятельности подсел на живопись, почему-то, именно и непременно, маслом, и отец дал мне денег на этюдник с красками, и на книгу «Советы юному художнику», обнаруженную мною в букинистическом магазине. И я вообразил там себе чего-то, и даже пару раз испытал мистический восторг, проваливаясь в бездну перспективы, вдруг ломавшей унылую плоскость неумело огрунтованной картонки… Конечно, сейчас я не думаю, что мои опыты так уж радовали родителей и братьев. В конце концов, разбавитель №4 пинен – это ведь не розовое масло, а, в общем-то, скипидар, и жили мы, впятером, в не Бог весть какой хрущёвской «трёшке»…

Но старший брат, тогда уже студент, брал в руки мой шедевр, поворачивал его к свету и очень серьёзно говорил:

– Ну, а что… Хорошо… Пятнышко такое… Вон туда повесить можно, нормально будет…

Средний брат – старшеклассник, переживавший романтический период, одобрительно трепал меня по плечу, в очередной раз убегая до ночи, мать терпеливо оттирала раковину в ванной, где я мыл свои кисти ядрёным хозяйственным мылом, а я стоял у приоткрытого окна, и смотрел на окутанные вечерним влажным маревом апрельские тополя с набухшими почками.

В нашем городе, после войны, смётшей его до основания, сажали много тополей – просто потому, что они быстро росли. Тополя росли быстро, как город, обративший битый кирпич развалин в новые дома, обросший заводами, школами и парками. Совсем недавно мы с пацанами всё лето прятались в ветвях этих тополей, вымахавших выше нашей пятиэтажки, прятались высоко – так, что можно было заглянуть в окна верхних этажей. А в июне жгли сугробы из лёгкого пуха, вспыхивавшего, как порох. Я не помнил развалин, видел только, как в перелесках за ближней окраиной, после дождя, из земли лезло ржавое военное железо, а иногда и человеческие кости…