Леонид Никитинский - Зал ожидания - две с половиной повести в карантине

Художественное электронное издание

Художник Валерий Калныньш

Редактор Регина Данкова

Корректор Елена Плёнкина

Верстка Оксана Куракина

© Никитинский Л. В., 2021

© «Время», 2021

Когда в марте 2020 года мы все сели в карантин, я собрался было впасть в депрессию и стал искать в интернете преферанс с болваном для макбука. Но для макбука его нет! (Хотя для Windows – пожалуйста.) Как видно, эта замечательная игра практикуется, как и многое другое, только в странах бывшего СССР. Пришлось развеиваться каким-то другим способом.

Как раз в середине марта Конституционный суд выдал заключение про поправки к Конституции. У меня есть старые знакомые в этом суде, но звонить им было неловко. А хотелось понять, что испытывали судьи, подписывая это заключение и после. Журналистских инструментов, позволяющих решить такую задачу, я не нашел. И сел писать рассказ «Карантин», который отчасти и журналистика – в смысле попытки понять историю в моменте, без карантинной дистанции.

В апреле рассказ был опубликован на сайте «Новой газеты», а конца карантину было не видно. Преферанс для макбука так и не появился, и я решил переписать в повесть свою пьесу пятилетней давности (их все равно никто не читает, а ставят нынче, как объяснили мне знающие люди, «только Чехова, но вверх ногами»). Так получилась повесть «Алиби». Кроме названия, там еще довольно много нового, но в ней остался схематизм пьесы, и засчитать ее за целую было бы нечестно (тем более что тема там – именно честность), поэтому она и есть «0,5».

Наконец, поскольку эпидемия не проходила, а я был все еще жив, я взялся за рассказ о похоронах («Зал ожидания»), первая картинка которого явилась мне довольно давно во время прощания с одним давним другом из прежней «Комсомолки» (тоже фактически уже покойной), но дальше дело не двигалось, и, как я ни пыжился, выходила одна графомания.

В этом процессе всегда случается (если случается) неуловимый момент, когда графомания превращается во что-то, чего уже не стыдно, а дальше они все бегают уже сами по себе, и надо за ними только внимательно следить. Меня самого этот момент очень занимает, и я могу, имея уже некоторый опыт, его даже более или менее уловить, но никак не могу объяснить.

Так что я остаюсь журналистом и не стал писателем. Заметку в газету, проработав в разных более 30 лет (последние 17 в «Новой»), я могу написать, лучше или хуже, на любую тему и в любом жанре, разным будет только время, которое потребуется для подготовки. Поэтому в журналистике я «профи». А в литературе – нет: я не понимаю, почему это обычно не получается, а если вдруг получается, то каким образом.

Вот дальше опять не получается, но пока есть «Новая газета», там я занимаюсь другим делом и не знаю, которое из них полезней. Наверное, все-таки журналистика, потому что о «пользе литературы», тем более сегодня, когда никто уже не читает сложных текстов, говорить странно.

На листе формата А4, который водитель держал в руках, было написано: «Мадам Фийон». Шеф, Сергей Анатольевич, ничего ему не объяснил, только велел держать листок у выхода на прилете, и теперь водитель гадал: по фамилии выходило, что француженка, но буквы-то были русские! И почему ее надо было везти не в гостиницу, а к шефу на дачу – может, это его знакомая из Страсбургского суда?

Наконец от толпы вдруг поваливших пассажиров отделилась мадам и пошла к нему. Была она среднего роста, средних лет и со среднего же размера чемоданом. По тому, как она приподняла полу плаща, садясь в машину, он решил – нет, француженка. Русские так не садятся, они и в авто представительского класса (а «Тойота-Камри» была уже ближе к нему, чем водитель страшно гордился) залезают, как в нору. Пристроив чемодан в багажник, он захлопнул за ней дверцу и поместил свое тело за рулем, хотя ей показалось, что оно там не должно уместиться. Иностранка заговорила по-русски без акцента.