Vladlen M - Вишнёвый Крик

Завалявшийся на верхней полке кухонного шкафчика зелёный чай вместо пережжённого кофе, глазунья с сосисками и овощной салат вместо бутерброда, музыка по старенькому радио вместо угрюмого молчания – таким был сегодняшний завтрак, не оставляющий сомнений: вкусы и цвета казались более яркими, а на душе стало легче и спокойнее, будто разрешился давно мучавший его конфликт.

Нормированностью труда и адекватностью графика его работа и не пахла, отчасти, по его же инициативе, поэтому до очередных рабочих суток оставалось девять часов, в которые он собирался вместить несколько важных дел, и первое из них было обязательным.

Белая рубашка и бежевые летние брюки, к которым он не прикасался со дня покупки, оказались ему великоваты, но несмотря на то, что за последние месяцы он изрядно похудел, Михаил всё равно отличался крепким телосложением и завидно выделялся на фоне едва ли не всех мужчин, с которыми работал. С такой выматывающей профессией и уходом за домом с участком не нужно было даже ходить в тренажёрку, где вылощенные красавчики раскачивали мышцы ради фотографий у зеркала и восхищённых писков безмозглых девиц.

Большой букет белых хризантем наполнял нежным ароматом весь автобус, привлекая к держащему его мужчине внимание мило улыбающихся женщин всех возрастов. Пожалуй, Михаил выглядел романтиком, спешащим на утреннее свидание на летней веранде кофейни, но остановка, на которой он сошёл, быстро стёрла со многих лиц блаженные улыбки.

На городском кладбище было солнечно, тихо, даже умиротворяюще, сейчас оно не вызывало запредельной тоски и боли, а выглядело лишь местом светлой и доброй памяти о тех, кто покинул этот мир. Кругом пахло молодыми елями и кедрами, высаженными вдоль главной аллейки из серовато-жёлтых плиток. Негромко и размеренно ударяли в колокол маленькой белой церкви на холме за высоким витым забором, и этот звук казался маятником, усмиряющим суетливые мысли.

Михаил нашёл нужную дорожку и позолоченную оградку с тоненькой берёзкой за ней, поставил букет в одну из вазочек у красивого памятника, засмотрелся на выгравированное на нём фото. Он выбрал его сам, а остальные и не возражали, ведь этот портрет оказался лучшим из всех. Её взгляд был нежным и смеющимся, с лёгкой ноткой озорства, улыбка вырисовывала ямочки на круглых щеках, пушистые брови приподнимались изящной дугой, а локоны длинных прямых волос укрывали узкие плечи в оборках летнего платья. Он сделал это фото во время их путешествия на море, через две недели после свадьбы. Тогда она была в долгой интермиссии, ни разу не прикоснулась к запасу привезённых с собой таблеток, и каждый день казался таким тихо счастливым, что хотелось остановить время и зациклить эти дни до чарующей бесконечности.

Дома всё стало хуже, реальность напомнила о себе чередой гипоманиакальных и депрессивных фаз, и если с первыми мириться было чуть проще, то вторые всё увереннее становились тяжёлым бременем для них обоих. Спустя месяц с небольшим она не смогла нормально работать, её попросили уволиться по собственному желанию и заняться своим здоровьем. С тех пор он контролировал каждый её шаг и анализировал каждое слово, срывался домой после подозрительных звонков, за что получал выговоры и угрозы от начальства, следил за тем, чтобы она принимала лекарства, всё чаще водил её по знакомым врачам, которые вскоре начали настаивать на госпитализации в местную психиатрическую больницу. Коррекция специалиста под круглосуточным наблюдением персонала давала временное облегчение: она расцветала счастливой улыбкой и надеждой в ясных глазах, до боли обманчиво казалась прежней, здоровой, ведь жуткие симптомы отступали, прикидываясь страшным сном, который исчезал после пробуждения в солнечное утро. Но после затишья ужасы возвращались и били с утроенной силой. Она напоминала размытый силуэт на воде, зыбкую тень, не имеющую ни желаний, ни эмоций, ни чувств, кроме одной лишь бесконечной необъяснимой печали, окутавшей её коконом беспочвенного самообвинения, уверенности в собственной никчёмности и бреда о прижизненном распаде её тела. И пускай её мысли о суициде, как и все прочие, текли замедленно, долго не оборачиваясь попытками, но зрели неотвратимо.

До свадьбы они были знакомы три года. Всё происходило правильно, обыденно, «как у всех»: вместе заканчивали медицинский университет, встречались, влюблялись, начинали трудиться по профессии, снимали тесную, но уютную квартирку около парка, с бьющей через край энергией расписывали свою жизнь наперёд. Однако у болезни были свои планы – она дебютировала в двадцать четыре года и укоренилась в здоровой, казалось бы, психике молодой и полной сил девушки. И Михаил долго боялся признать то, что эндогенные душевные болезни страшны своей непредсказуемостью, их не пресечь, не купировать моментально, с ними приходится мириться, волочить за собой неподъёмной ношей, приправляя каждый день жизни таблетками разных мастей, чтобы создать видимость нормальности, выиграть немного оказавшегося заоблачно дорогим счастливого времени.