Vladlen M - Вишнёвый Крик

Восьмой месяц он жил лишь со своим псом, отчаянно пахал на нелёгкой работе, не желая долго оставаться в давящих одиночеством стенах дома, отписанного ему стариком, у которого, к удивлению, не нашлось ни одного наследника. За осень и зиму всё пришло в запустение. Он знал, как вести хозяйство, уже привык к этому едва ли не деревенскому быту, да и соседки после смерти Семёна Аркадьевича первое время захаживали даже чаще обычного, чтобы ещё раз вспомнить доброго друга за чашкой чая, да посоветовать что-нибудь дельное молодому домовладельцу, но руки опускались из-за вернувшейся тоски и усталости.

– Чоко, неси поводок, пойдём гулять!

Лабрадор, чья сытая и довольна морда протиснулась в щель между косяком и кухонной дверью, радостно взвизгнул и отросшими когтями снова поцокал по крытому старым линолеумом деревянному полу в коридор.

– Умница, – похвалил Михаил, увидев пса уже у входной двери с поводком в зубах. Тот нетерпеливо переминался с лапы на лапу и оглядывался на хозяина.

Мужчина набросил на плечи чёрную ветровку, сунул в карман телефон, не развязывая шнурки, надел растоптанные кроссовки и напоследок прикрыл коротко стриженную голову серой бейсболкой с бессмысленной надписью над козырьком.

Ни одного взгляда в зеркало напоследок. Была ли хоть какая-то разница в том, каким его увидят другие?

В маленьком садике перед домом оказалось уже сумрачно и как-то неподвижно, хотя из тёмных густых крон деревьев слышались звонкие птичьи голоса и шелестела от ветра высокая нескошенная трава. У забора по обе стороны от калитки даже в подкрадывающейся темноте пестрели свернувшиеся на ночь тугие огненные бутоны даурских лилий. Старик высадил их ещё в конце августа, оставил зимовать под опавшей листвой, а сам ушёл. Они выжили и расцвели непогоде и отсутствию ухода вопреки и теперь казались какой-то его весточкой с того света, вроде: «Всё хорошо тут у меня, Миш, отдыхаю, не знаю бед, даже колени мои не болят старые! Ты там себя не запускай, да за домом приглядывай, а остальное оно, знаешь, приложится как-нибудь. Всё случается по неведомым нам законам, поэтому не думай о них лишний раз. Ну, бывай, дружище!»

– Бывай, – шепнул он в воздух, вздохнул и шагнул за калитку.

Утром, когда бутоны раскроются от нежных солнечных лучей, он обязательно ещё раз подумает о добродушном старике и, наверное, улыбнётся, но сейчас, в этот прохладный и неприветливый вечер, вместе с ним на прогулку вышла давняя подруга печаль.

Маршрут их сегодня обещал быть запутанным. Пёс всегда рвался в шумные места, например, на детские площадки или в скверы, где компании подростков засиживались летом до самой ночи, а увидев дружелюбного лабрадора, стремящегося угоститься чипсами или мороженым, приходили в восторг и тискали красавца, не обращая внимания на его хозяина. Тот, натягивая бейсболку до самых глаз, молча и терпеливо ждал, пока все удовлетворят интерес и успокоятся, ведь чужой счастливый смех звучал не так уж плохо, да и Чоко, сидя дома, не только заплывал жирком, но и скучал по банальному общению. Михаил не избегал людей, однако лишние знакомства его только обременяли.

Тщательно прошерстив с псом все регулярно посещаемые лужайки и скверы в округе, мужчина задал курс на городскую набережную, далёкую, но сегодня неотъемлемую точку маршрута их долгой прогулки. Виды по дороге попадались живописные. Красовались уютной древностью неотреставрированные каменные домишки с парикмахерской или булочной на первом этаже, в свете загорающихся фонарей серебрились трамвайные рельсы, стекая с поросших травой и пушистыми одуванчиками холмов на голую мостовую, скромно поблёскивала куполами крошечная часовня, окружённая кустами шиповника. Пахло речной водой и приближающимся ночным дождём, прохожих становилось всё меньше, но по проспекту частенько проносились автомобили, шаря по дороге жёлтыми фарами.

То самое место было на диковатом неухоженном пляже, верхним валом уходящим в промышленную зону и череду покосившихся гаражей, где почти отвесная стена, возвышающаяся метров на пять над рекой, заканчивалась низким облезлым ограждением. Михаил никогда не поднимался туда. Не мог. Там вечно витали запахи краски, жжёной резины, сварки, помоев, бензина и смерти. От всего этого разом становилось тошно, удушливый смрад поднимался над рекой, будто создавая густую завесу, разорвать которую не мог даже начавший моросить прохладный дождь.

Здесь Чоко всегда прижимал уши, его хвост уныло повисал, больше не выписывая в воздухе радостные зигзаги, поступь становилась медленной, осторожной, будто он чуял угрозу, но каждый раз так и не находил ничего опасного.