Ольга Толмачева - Дрон, судьба человека

В тайге мальчик чувствовал себя без страха. Каждый год наравне со взрослыми приходилось ему ягоды и грибы собирать – бабке и матери помогал в заготовках на зиму. И скотину в лесу в одиночестве пас, и к мужикам на охоту привязывался, и рыбачил. По особым приметам, известным только ему, мог безошибочно определить, в какой год среди каких деревьев крупная да сладкая уродится малина, на каких почвах чернике раздолье, а куда поздней осенью направляться по клюкву.

Собирать морошку – одно мучение! Мало того, что растет она среди мха и бурелома, так еще замаешься за каждой ягодкой наклоняться: кустики низко по почве стелются.

Осенью за морошку щедро платили, потому как сохранилась ягода в эту пору лишь в сырых недоступных местах, где солнце – залетный гость.

Но Дроня решил, что ему непременно повезет. Напади он в зарослях на вкусный желтый ягодный ковер, и тогда собирай урожай, сколько рук хватит, думал мальчик. На Дальнем болоте, скрытом от глаз, в низине, в мраке, морошки видимо-невидимо.

Ростиком Дроня был мал, телом – хиловат. Но это обстоятельство в сборе ягод ему шло в плюс. Чтобы до кустов добираться, не приходилось сильно спину гнуть, а значит, и усталость настигала не так быстро, как, к примеру, человека взрослого или долговязого. И руки у Дрони были проворными. Ладони небольшие, а пальцы тонкие – удобно ягоды с веток рвать.

Путешествие на болото мальчик хорошо спланировал.

Встал затемно. Неслышно, чтобы не разбудить бабку и мать, вышел в сенцы, где с вечера в старых газетах припрятал луковицу и хлеб, под лавкой – одёжку. С полки в чулане достал корзинку. Надел шапку и дождевик, натянул на ноги резиновые сапоги и отправился в путь – в серой предрассветной дымке.

И Петру Ивановичу в сторожке в ту ночь не спалось. Было душно. Он ворочался на лавке, смотрел, как через маленькое оконце под самым потолком в избу проникал тихий рассвет, прислушивался к дыханию леса и к сладкому посапыванию на печке Аннушки – дочка приехала к отцу на каникулы.

На душе у лесника было тревожно. Волновали покой во дворе и запоздалое пение синичек. Ветер стих. Лениво затевая привычный галдеж, птицы пробуждались неохотно. Березки у дома стояли недвижимо, покорно склонив к земле ветки – редкий листок трепетал.

Любопытные сороки – обычно бесцеремонные да базарные – и те куда-то запропастились и не спешили разносить сплетни по округе. И эти тишина и безмолвие за окном неприятно печалили лесника. Он маялся, страдал и никак не мог понять причину своего беспокойства.

Всю неделю он ждал Аннушку. Дни считал, когда детей в школе отпустят на вольницу. Загодя направился к пристани встречать дочку и, сильно волнуясь, издалека наблюдал, как маленькой точкой кораблик с девочкой приближался к берегу.

Когда по лесной тропинке направлялись домой, Аннушка веселой стрекозой летела впереди отца, срывая с кустиков поздние ягоды. А Петр Иванович ласково улыбался в усы, слушая щебет ее звонкого голоса, радуясь рассказам и смеху.

Темным вечером в сторожке они пили чай с медом и ягодами, хрустели баранками, и Петр Иванович с умилением смотрел на подросшую дочку-тростинку. Разглядывал лукавое личико Аннушки с острым носиком в веснушках, которое напоминало мордашку лисички, любовался ярко-синими глазами, в которых плясали озорные лучики. Восхищался тугой косой, которую девочка подняла на затылок, по-царски обнажив шею и плечики. Свет лампы падал на середину стола. Отхлебывая из чашки, Аннушка тихонько причмокивала и тоже как-то особенно бережно посматривала на отца, а у него от нежности к дочке жаром пекло грудь, а глаза застилало туманом. Стесняясь потока трепетных чувств, Петр Иванович отворачивал голову от яркого света. Беспомощно жмурился. Стараясь украдкой смахнуть влагу со щек, тер до боли глаза железными кулачищами.

Пахло дымком от печки, смородиной и душицей. Тикали часики. Тихо, уютно и благостно было в сторожке.

Теперь же, в предрассветный час лесник не находил себе покоя; мутило.

Много лет в заботах лесничего Петр Иванович пропадал в тайге, время от времени навещая семью в городе. Суеты наш герой не любил, его привлекали тишина и безмолвие. Среди многоэтажных домов и гула сверкающих улиц чувствовал себя неуютно.

Хоть и был лесник не из робкого десятка, но в пиджаке, специально приобретенном для выхода в свет, себя не узнавал, оттого стеснялся: и высокого роста, и косой сажени плеч, загрубевших от физической работы жилистых рук, заросшего густой бородой лица. Казалось, что в подобном обличии он смешон и нелеп и выставлен напоказ всему свету. По переулкам и площадям ходил дикарем, втянув голову в плечи.