Татьяна Бурдакова - Пока вода не станет прозрачной

– Не вопрос, выпью пока кофейку. Хотя жаль, я люблю философию, – Тоха улыбнулся, вышел из аудитории и притворил дверь с другой стороны.

Я с облегчением перевела дух; лекция продолжилась. Надя смотрела на меня вопросительно и с удивлением. Я стала терпеливо, полушёпотом объяснять:

– Мы с ним переписываемся, сегодня встретиться договорились. Мне он почему-то понравился…

Надя недоверчиво покачала головой:

– Твоё дело, конечно. Какой-то он странный, по-моему… Хотя… – Она улыбнулась каким-то своим мыслям. – Если это любовь, то, наверное, именно так всё и должно у вас начинаться.

Я не ответила – только подумала, что и сама становлюсь странной, но мне почему-то совсем не хочется останавливаться.

Как только лекция закончилась, я схватила пальто, наспех накрасила губы – и выпорхнула из корпуса. Антон ждал меня на крыльце. Когда я вышла, он просто взял меня под руку, и мы пошли.

Перед нами в туманной осенней дымке стыло величественное здание университета; почти нагие, постройневшие деревья поводили ветвями вслед лёгким, но уже упрямым порывам холодного ветра. Антон рассказывал, что сочиняет музыку, пишет песни и некоторое время назад играл на клавишных в группе, которую собрал один из его друзей. Стало быть, пианист, подумала я… Наверняка еле-еле читает с листа, а в группе своей играл полторы ноты в начале песни и две с половиной в конце. А потом на моём белом пальто напрочь заклинило молнию, и Антону пришлось встать на колени, чтобы расстегнуть её и застегнуть снова. Склонив голову, я смотрела на его русые, непослушные вихры – и вдруг подумала, что мне очень хочется обеими руками его обнять.

На следующий день мы снова встретились – на этот раз в центре города: Антон предложил прогуляться по Рождественскому бульвару, который, как выяснилось, был одним из любимых мест у нас обоих. Погода была замечательная; мы сидели на нагретой солнцем скамейке, я щурилась, глядя в синеющее, холодное небо, – а он протягивал мне наушники, чтобы послушала одну из его песен – оказалось, что он пишет музыку – и рассказывал о себе. Я слушала его внимательно, разглаживала ткань джинсов, и без того ладно, безукоризненно облегающих мои колени, смотрела на сверкающие в солнечных лучах металлические антенны, венчающие крыши старинных особняков на противоположной стороне бульвара, – и уже тогда в моё сердце тонкой иглой вошла боль: как жаль, что мы с ним такие разные, и нам с ним в любом случае придётся расстаться.

В тот день я пропустила занятия в автошколе, не позвонила домой, чтобы предупредить, что задерживаюсь. Мы долго сидели на Рождественском бульваре, потом дошли до Чистопрудного, где выбрали скамейку напротив белеющего на другой стороне улицы «Современника» и сели рядом, на спинку деревянной лавки, поставив ноги на нижнюю её часть. Не знаю, почему, но впервые в жизни мне, обычно такой скрытной, захотелось вдруг поведать другому человеку свою жизнь. Я рассказывала всё подряд: про папу, который уехал в другую страну; про то время, когда мне приходилось существовать на скудных пятьдесят рублей в день и бегать от факультетского старосты, чтобы не объяснять, почему мне нечего сдать на подарки ко дню рождения одногруппника; про своё детство; про то, что пишу стихи и тоже играю на пианино… Что верю в Бога и не просто так на груди у меня крест. Тогда Антон вынул из кармана бумажник, открыл его и показал мне маленькую иконку с изображением лика Сергия Радонежского:

– А я всегда ношу с собой вот это. Верю, что помогает…

Потом он вдруг с жаром принялся рассказывать о том, что умеет видеть ауру у людей: красная аура – значит, человек недобрый, нехороший, а белая – наоборот, как у ангелов. Я слушала его с недоверием, но всё-таки не удержалась и спросила: «А какого цвета аура у меня?» – «Светлая, – сказал он. – И чуть-чуть золотистая». После этих слов он снял с мизинца левой руки серебряное колечко и отдал его мне. «Подарить не могу, кольцо не моё… Но хочу, чтобы ты его носила. Не переживай, я его почистил от чужой энергетики…»

Было уже совсем поздно, и Антон поехал со мной на вокзал: проводить меня до электрички.

Когда мы вышли из метро, моросил дождь. Мы попрощались у турникетов, ведущих к поездам. Антон приобнял меня и улыбнулся: «Ну, пиши, если что, не пропадай…»

Как обухом по голове. Я понравилась ему, без сомнения. Но неужели он не искал ничего серьёзного?!

Ту ночь я провела как в бреду. Засыпая в горячих слезах, шептала: «Я погибну, если больше никогда его не увижу…» Я положила телефон рядом с подушкой – вдруг Антон позвонит мне или напишет? Но телефон равнодушно, упрямо молчал.