Татьяна Панарина: Мир станет лучше. Стихи из двух тысячелетий

От всей души благодарю
Своих родных: отца и мать,
Что я живу и говорю,
Могу любить, стихи писать.

Я буду помнить и любить
Свой хутор Светлый – мир большой,
Где без замков умели жить
С открытой чистою душой.

Через 70 лет после нашей победы
Я впервые на фото увидела деда.

Нет в семейных альбомах его фотографий.
В сорок первом детей оставлял жене Марфе:

Емельяна, Василия, дочь Антонину
И меньшого, Мишутку, трехлетнего сына.

Уходил на войну, соблюдая присягу,
Он героем не стал, не дошел до рейхстага,

Извещенье пришло тогда бабушке нашей,
Что Панарина нет, он без вести пропавший.

Через 70 лет в Интернете нашли мы
Фото дедушки Миши в военном архиве:

Восемнадцатилетний мальчишка худющий,
А глаза – ну, совсем как у внука Илюши!

И теперь знаем мы, что ценою победы
Стали жизни и судьбы таких же вот дедов

И их жен, и детей, без отцов выраставших,
И еще новобранцев, отцами не ставших…

Мой отец стал в 12 кормильцем для младших,
Как и многие вместо отцов своих павших.

А в Германии есть аккуратненький крестик,
Где мой дед похоронен, помечено место.

Мы под грушей в саду взяли горсть чернозема
На могилу отправить для деда из дома.

Нет в живых ни жены, ни детей, только внуки,
Это фото и десятилетья разлуки…

Недолюбила, недоберегла,
Недосказала много своей маме,
Наверно, еще б многое смогла,
Пока была родная рядом с нами.

Я думала, что вместе посидим
И старые альбомы полистаем,
Ах, сколько еще будет впереди,
Стихи свои для мамы почитаю…

И все это когда-нибудь потом,
Когда мы обе будем посвободней…
Не знает дату финиша никто,
Все надо делать именно сегодня.

Погладила бы рученьки её,
И выслушала жалобы не споря,
Так дорожила мамочка семьёй,
В военном детстве нахлебалась горя,

Во время оккупации в шесть лет
С сестрой новорожденной на ручонках
Тряслась в подвале: бросит или нет
Сюда гранату подленький немчонка?

Придет ли мама? Будет ли еда?
И даже после радостной победы
Есть приходилось вволю не всегда
И горя много довелось изведать.

Лет в девять в роли сказочной была —
Золу в семье родни в печи счищала,
Когда работу выполнить смогла,
Сама чумазой Золушкою стала.

Подарок дали ей за этот труд —
Когда домой счастливая бежала,
К груди своей большой цветной лоскут —
Отрезок ситца крепко прижимала.

На лето в хутор Волченский пошлют,
Племянников понянчить было надо,
И возвращалась с премией за труд —
С батистовой косыночкой в награду.

А после школы бабушка смогла
В Ростов отправить дочку, в кулинарный,
Профессию она приобрела
И тридцать лет работала ударно.

Такие пироги могла испечь —
И вкусные, и с виду загляденье,
О том, что мама мастер лучше всех,
От земляков слыхала каждый день я.

О бедах не любила говорить,
О голоде, войне и о потерях…
Учила честной, работящей быть
Любить людей и в свои силы верить.

Какой я помню мамочку свою?
Поющей, доброй и гостеприимной,
Заботливой и любящей семью,
С людьми терпимой, вежливой взаимно.

Теперь стою с горящею свечой,
Шепчу перед иконою в молитвах,
Как маму мы любили горячо,
Все связанное с нею не забыто…

Натруженные мамочкины руки
Устало на колени опустились…
Они-то целый день не знали скуки,
Старательно для всей семьи трудились:
Стирали, шили, чистили и мыли,
Косички мне красиво заплетали,
Варили борщ и пирожки лепили,
И мой дневник с оценками листали…
Колец, перстней и золотых браслетов
На маминых руках я не видала.
Нет драгоценней рук прекрасных этих!!!
Как я бы их сейчас расцеловала…