Татьяна Бурдакова - Пока вода не станет прозрачной

Та девушка была очень красива – длинные, густые тёмные волосы, большие карие глаза. Однажды, несколькими годами позже, когда мы с Антоном были у него дома, с утра меня разбудили звонком – нужно было срочно записать какую-то информацию. Он остался спать, пробормотав сквозь сон, чтобы я не уходила; я шепнула, что скоро вернусь, вышла в коридор, зашла в его комнату, бездумно открыла верхний ящик письменного стола – подумала, что там наверняка есть ручка или какой-нибудь карандаш, – и наткнулась взглядом на лежащую сверху красивую открытку. Не знаю, зачем я взяла её в руки… Потому что, пробежав глазами текст, написанный витиеватым почерком поверх напечатанных на обычной бумаге чёрно-белых фотографий кареглазой барышни, отшвырнула открытку прочь, будто это была ядовитая, ледяная змея. Сердце, как говорят обычно в таких случаях, подскочило к горлу: в тот момент я поняла, что это означает. До рези в глазах больно было читать, что они, оказывается, когда-то засыпали вместе и он обнимал её перед сном, что танцевали в каком-то ресторане и она бывала у него дома… Мне оставалось только гадать, когда всё это могло быть: ведь с ней он был знаком столько же, сколько со мной. Я разорвала открытку в клочья и вернулась в комнату, где он спал – всё так же безмятежно, время от времени шаря рукой по простыни в надежде найти меня рядом. Сев на краешек кровати, я долго вглядывалась в его лицо – и не могла понять, что же на самом деле чувствую. Люблю я его или нет? Хочу ли дальше быть вместе? Потом встала и прошла на кухню. Взяла длинный, острый нож…

В тот момент я, пожалуй, могла бы его убить. Это был единственный раз, когда я была в состоянии это сделать – настолько выворачивало изнутри моё сердце, рвало болью, попранной верой, страданием, не пригодившимся терпением, невысказанной тоской… Но, прислушавшись, как спокойно, как тихо он дышит, бросив взгляд на всё ещё продолжавшую искать меня его руку, я встала, прикрыла дверь в спальню, бесшумно накинула в прихожей плащ, надела туфли и, вызвав на лестничной клетке лифт, спустилась на солнечную осеннюю улицу и, доставая на ходу плеер, поспешила к автобусной остановке.

В понедельник с утра было две лекции по философии. Мы с Надей, пребывая в абсолютно расслабленном после выходных состоянии, уныло созерцали преподавателя, распинающегося за деревянной кафедрой; я нет-нет да и поглядывала на улицу, тревожась, не пришёл ли Антон раньше назначенного времени. Яркое ноябрьское небо широко раскинулось над Москвой. За большими стеклянными серыми окнами поточной аудитории видно было, как греются около Вечного огня студенты; время от времени отдельные их группки сновали туда-обратно мимо нашего корпуса. Бросив тщетные попытки записать хоть что-нибудь за лектором, я в конце концов совсем отложила ручку. Раньше, ещё в школе и в первые годы учёбы в университете, я почти всегда нервничала перед встречами с незнакомыми людьми, была слишком строга к себе, мучаясь беспочвенными сомнениями – какое же произведу впечатление… Но в тот день тревога возникла совсем по другой причине. Я смутно понимала, что переживаю только из-за одного: смогу ли не выдать себя в том, что уже влюблена в эту осень и этого человека – хотя бы просто потому, что заранее люблю всё, что когда-то в будущем, непременно оставшись со мной навсегда, должно связать меня с прекрасными днями нашей московской юности.

Мои тревоги оправдались: конца пары дожидаться не пришлось. В самый разгар лекции, в почти абсолютной тишине, нарушаемой лишь мерно повышающимся и понижающимся голосом преподавателя, дверь в аудиторию отворилась, и вошёл Антон. Высокий, с растрёпанными светлыми волосами, в том же залатанном кожаном плаще, он выглядел странно среди разодетых в пух и прах студентов юрфака. Лектор остановился; повисла солидная пауза. Нарушил её, разумеется, вошедший:

– Добрый день! Это же третий курс?

Опешившая Надя толкнула меня локтём:

– Верка, очнись! Ты посмотри, это же тот парень, который с нами у метро знакомился! Ты что, сказала ему, в какой мы группе?

Мне стало одновременно и радостно, и страшно неловко. Не зная, куда деть глаза, я покраснела до самых кончиков волос, уставилась в листы недописанных конспектов и молилась только об одном: чтобы Антон, который, прищурившись, явно искал кого-то глазами, меня не заметил, не выдал очередной шутки и нас не поднял на смех весь поток.

К лектору тем временем вернулось самообладание. Поправив очки, он сухо разъяснил, что это действительно третий курс, но ещё идёт лекция, и её окончания предпочтительнее подождать снаружи.