Елена Лабрус - Ветер в кронах

Глеб пересадил Ваньку Кате на колени, оттолкнулся и сам легко пересел на диван. Его руки прижали к себе жену. В густых волосах на предплечье поблёскивали капельки воды.

— Боже, как я люблю тебя, — откинулась Катя на его плечо.

Ванька уверенно сполз с её коленей и побежал к своим игрушкам, раскиданным по комнате.

— Хм, а я люблю тебя с первой нашей встречи, — прошептал он её макушке. — Только я, дурак, не сразу это понял. Сопротивлялся. Всё пытался понять, что не так. Меня осенило только после супермаркета.

— А меня и вообще — на автостанции.

— Так и знал, что ты тормоз.

Он театрально согнулся, получив локтем в бок.

— Ты прочитал последнюю главу?

— Ага. Много думал. Много плакал, — сдвинул он руками свою ногу и подоткнул под спину Кате диванную подушку.

— Глеб, я серьёзно. Герман договорился. Тебя возьмут в Корейскую клинику на обследование. А если ты не перепроверишь за мной этот английский текст до отъезда, эти лентяи будут тянуть с переводом следующей.

— Не-е-ет, опять обследование. Ещё и в Корее, — сморщил лицо Глеб, а потом вдруг встрепенулся. — Так вот почему ты заговорила про Острогорск?

— Ну, я подумала, — потупилась Катя, — что раз уж там всё равно недалеко, полетим все вместе. Пока ты будешь в клинике, мы проведаем Шпиль. Тебе там не обязательно появляться.

— Что, по Андрею соскучилась? — прищурился он «пиратским» глазом. — Или как там его твоя бабушка зовёт? По Андрюшеньке?

— По Андрюшеньке, — передразнила его Катя и положила ему на колени листы с распечатанным текстом. — На! Я там уже сделала свои пометки. Карине вот-вот рожать, а ты всё никак с этим Андреем не успокоишься.

— Я?! — он вернул ей листы. — Да у тебя вся книга про Векслера. А ты ещё заставляешь меня это читать.

— Она про тебя, Глеб. Про те-бя, — поднялась с дивана Катя.

— Ты куда? — спросил Глеб в спину.

— Напишу Шпиль, что мы не приедем, — ответила она, а потом резко развернулась. — Но в клинику ты отправишься всё равно.

— Кать, да сколько уже можно? Ты думаешь, корейцы скажут что-то новое? Что-то другое? Немцы сказали: «Увы!». В Швейцарии развели руками. Думаешь, есть смысл в очередной безнадёжной затее? Я не поеду.

— Глеб! — Катя села рядом и положила руку на свой ещё не сильно выпирающий живот. — Сделай это не для себя, сделай это для неё.

— Девочка?! — встрепенулся Глеб. — Сказали же, что не видно.

— Врачам не видно, — улыбнулась Катя. — Но я точно знаю, что это девочка.

— Ты думаешь, ей будет стыдно, что её отец — инвалид?

— Дурак ты, Адамов!

— Я, между прочим, уже Полонский.

— Всё равно — дурак. Она будет любить тебя любым. Здоровым и больным. Молодым и старым. Заботливым или равнодушным. Живым или мёртвым. Любым. Я это точно знаю, потому что я тоже — дочь. И не важно, что сделает для тебя она. Важно, что захочешь сделать для неё ты.

— Хорошо, хорошо, — поднял Глеб руки, сдаваясь, а потом прижал жену к себе и прошептал. — Только знаешь, я сделаю это для тебя, — чуть подумал и продолжил: — Ну-у-у, и для всех нас немножко.

Получится у него что-нибудь или нет — это уже другой вопрос. Но Катя точно знала, что, пусть не сразу, но их дети тоже оценят его усилия. Как смогла оценить Катя то, что сделал для неё собственный отец.

Для неё это было равносильно — попробовать встать на ноги или отпустить ветер, который ловил всю свою жизнь.

Ветер, что будет шуметь для них в кронах, но не вызывать грустных воспоминаний. Он будет шептать им, что не нужно бояться начать всё сначала. С нуля, с тёмного горизонта. Что надо просто вставать, как солнце, и светить.

И ни о чём не сожалеть. Ни о хорошем. Ни о плохом.

Конец второй части

В зале прилёта толпилось столько народа, что Катя не сразу увидела своих.

Стоя за столбиками ограждения, мама помахала ей рукой. Андрей кивнул и улыбнулся. А Ванька нырнул под широкую ленту и, нарушая все правила аэропорта, побежал ей навстречу.

— Привет, мой хороший! — потрепала его Катя по голове, пока он обнимал её. Крепко-крепко. — Соскучился?

— Очень, — он повернул голову другой щекой, но Катю так и не отпустил.

Кроме встречающих за ограждением толпились журналисты. Ощетинившись лохматыми микрофонами, уставившись в Катю тёмными стволами камер, они толкались и ждали, когда она пересечёт шаткий рубеж из неровно выставленных столбиков, чтобы начать задавать ей свои беспощадные вопросы.

Она выдохнула, ещё гладя по голове сына. Сколько не оттягивай, а встречи с прессой не избежать. Шаткое ограждение не выдержало натиска. Один из столбиков упал. И, недолго думая, «газетчики» ринулись к Кате.