Елена Лабрус: Ветер в кронах

Глеб улыбнулся и снова потянулся к её губам. И оторвался нескоро, только чтобы сказать:

— Но, если хочешь, можем перебраться на кровать.

— Да? — удивлённо уставилась на него Катя. — У тебя ещё и кровать есть? А презервативы?

— А не поздновато ли? — улыбнулся Глеб и прямо на кресле повёз Катю в комнату. — И вообще, разве нам не нужна дочь?

— Я хочу двух.

— Не уверен, что получится сразу. Но, обещаю, не прекращать попытки, — засмеялся он.

И кресло снова заманчиво зажужжало.

«Он мог бы стать пылью, но стал светом. Он мог бы рассыпаться прахом, но стал плотью. Она не смогла его отпустить, и он воскрес для неё».

Катя перевела с английского строки собственной книги — вроде всё правильно — и подняла глаза на Глеба, ожидая ответа.

— Острогорск?! — наконец сказал Глеб, после долгого раздумья и скривился, то ли копируя Ваньку, которому не понравилась каша со шпинатом, то ли сам город стал бывшему мэру действительно ненавистен. — Да к чёрту этот Острогорск! Нам и в Москве неплохо. Правда, Ванька?

Ребёнок в ответ выплюнул зелёную кашу и бросил ложку. Он редко привередничал на счёт еды, но, видимо, эта была особенно противной.

— Правильно, сынок, не суй в рот всякую гадость, — отставил Глеб тарелку и принялся вытирать Ваньке рот. — Всегда слушайся маму. Что там ещё?

— Мой руки перед едой, — подсказала Катя.

— Правильно!

— Маскве неплохо, — повторил Ванька, поворачиваясь от обеденного стола к Кате, сидящей на диване.

— Да, сынок, теперь мы живём в Ма-а-аскве. И забудем дорогу в этот плохой Острогорск навсегда. Если ты не забыла, — Глеб тоже обернулся к Кате, которая грызла в задумчивости карандаш. — Меня там чуть не убили. И вообще, я для всех умер. Мне в принципе нельзя там появляться.

Катя нагнулась, чтобы положить на журнальный столик распечатанные листы со своими пометками и ключ, что она так и носила на шее, выпал на колени.

— Мне вот только интересно, — коснулась Катя вырезанных в жёлтом металле букв слова «love». — Почему после аварии ты не уехал куда-нибудь за границу? Затерялся бы где-нибудь в Америке. Тем более, у тебя там тоже есть друзья.

— Ну, во-первых, я был немного болен, чтобы ехать, — он прожужжал своим креслом, огибая стол, и посадил Ваньку на руки.

И ребёнок был счастлив лишний раз прокатиться на его «вездеходике». Он вообще воспринимал инвалидную коляску отца как большую игрушку, гироскутер, например, или бронетранспортёр, если судить по её проходимости. Даже по ступенькам Глеб спускался и поднимался на ней сам, да ещё на руках с Ванькой.

— Во-вторых, друзья там такие, знаешь, — Глеб приподнял бровь, — они друзья, пока тебе от них ничего не нужно. А в-третьих, если честно, мне кажется, я просто ждал тебя. Всегда ждал. Даже себе не признавался в этом, но всегда надеялся, что ты как-то узнаешь и приедешь. Не знаю, как, почувствуешь, что ли.

— Тогда я тоже скажу тебе честно. Наверное, именно так и было, — улыбнулась ему Катя. — Я просто с ума сходила, как мне нужно было приехать. Но неужели, если бы не догадка Шпиль, если бы не её дар убеждения, ты так и не дал мне знать, что на самом деле жив?

— А ты думаешь, это было просто? — Глеб поставил стопочкой тарелки, оставшиеся от детского обеда, и салфеткой смахнул в них крошки со стола. — Не набрать твой номер. Но я всё время представлял, как я звоню тебе и говорю: «Привет! Это я». Твоя реакция?

— Я бы нашла того, кто так жестоко пошутил. Убила. Воскресила. А потом ещё раз убила. Особенно, если бы это был ты.

— Вот видишь. Поэтому я этого и не сделал, — улыбнулся Глеб и поехал на кухню вместе с грязными тарелками к неимоверной радости ребёнка.

Но Катя знала, что он просто не хотел об этом говорить. Может, когда-нибудь он и расскажет ей, как невыносимо ему было смириться со своей инвалидностью, как больно думать, что Кате он такой не нужен. Катя не настаивала на этих разговорах. Главное, что всё это уже в прошлом.

Они переехали в купленный Глебом дом месяц назад. Как Глеб не уверял, что беден как сапожник в Африке, он неплохо управлял своим рыбным заводиком через Стаса. Имелись у него и другие активы, записанные под чужими именами. В свои дела он Катю особо не посвящал. Да она и не вмешивалась.

Это был лучший месяц Катиной жизни. Теперь у неё было всё. Их дом. Глеб и Ванька, которые души не чаяли друг в друге. Призвание и работа, которой она могла заниматься в своё удовольствие. Любовь, покой и счастье. Ей даже нечего было хотеть. Ну, разве только… она посмотрела на инвалидную коляску, выехавшую из кухни.