Карина Хелле - Любовь по-испански

были счастливы. Я хочу все те вещи, о которых дураки только могут мечтать.

— И ты думаешь, что мы дураки?

— Я думаю, что мы дураки, если не мечтаем.

— Но желать еще не значит знать или иметь. Как думаешь, у нас все будет в

порядке?

Я хочу солгать ей, но не могу. Я выпускаю достаточно воздуха из легких и говорю:

— Я думаю, мы заслуживаем, чтобы у нас все было в порядке. Но в краткосрочной

перспективе...

— Ты что-то знаешь, — говорит она. — Правда?

Я взглянул на нее, нахмурившись:

— Почему ты так говоришь?

Она набирает в руку песка и позволяет ему высыпаться, просачиваясь сквозь ее

пальцы, и я рассеянно наблюдаю, как она проделывает это снова и снова.

— Я была с тобой больше года, и за это время мы через многое прошли. Я узнала

тебя после месяца в Лас Палабрас. И я точно знаю тебя сейчас. Я знаю, когда ты

страдаешь и встревожен. Ты думаешь, что можешь скрыть это за своим прекрасным

лицом и элегантными жестами, но я знаю тебя настоящего. И знаю, что прямо сейчас что-

то происходит, что-то разбивающее тебе сердце.

Вера делает паузу и громко сглатывает. Она несколько раз моргает, но ее глаза

увлажняются, а мое сердце, то, о котором она сейчас говорит, сжимается глубоко в груди.

— Мне страшно узнать, о чем речь, потому что я знаю, что это разобьет и мое

сердце. Но, прошу тебя, Матео. Мне нужно знать. Я не могу позволить тебе пройти через

это самому. Позволь мне быть рядом.

Я ложусь рядом с ней и целую в губы, чувствуя соленый привкус слез, скатившихся по её щекам. Я чувствую такую сильную любовь к ней и столько гребаной

печали, что не могу отделить одно от другого. Я запускаю пальцы в шелковистую копну

её волос и удерживаю её на месте, как будто могу держать Веру так вечно.

Это красивый поцелуй. Один из тех, предшествующих грусти и переменам, последний с ощущением силы и свободы. Я наслаждаюсь им, смакую её. Отрываясь от её

губ, её рта, языка и души, я должен буду рассказать ей правду. Я должен буду разрушить

её, уничтожить это, уничтожить нас.

Это разрывающая меня боль. Внутри уже все изменилось.

— Вера, — начинаю свое признание, проводя пальцем вниз от её лба, спускаюсь по

вздернутому носику к полноте губ, которые я чувствовал всего пару минут назад. — Нас

раскрыли. Уже ни для кого не секрет то, что у тебя нет разрешения на работу. Через

неделю тебе нужно покинуть страну.

Дрожь проходит через неё, как будто ей холодно, но, думаю, это шок и страх, слившиеся воедино самым ужасным образом. Ее глаза становятся больше, а мир

уменьшается.

— Как это произошло? — шепчет она.

Я выдыхаю через нос, собираясь с силами, чтобы сказать ей мерзкую правду о том, что я увидел этим утром.

Она немедленно поднимается на ноги и решительным быстрым шагом идёт по

песку. Я вынужден броситься следом, наступая на остатки рыбы и чипсов под ногами.

— Куда ты идёшь? — интересуюсь, хватая девушку за руку и притягиваю к себе.

Она выглядит безумной, будто дикий зверь, пойманный в ловушку. — Я должна увидеть

журнал!

— Нет, Вера, — пытаюсь отговорить ее, крепко удерживая, несмотря на попытку

вырываться. — Это не поможет.

— Я должна оставить тебя! — кричит она в ответ. Крик расходится по пляжу, достигая волн и неба.

— Я знаю, — произношу я, потому что действительно знаю. Никогда не был так

несчастлив как сейчас. Нет никакого намёка на будущее. Осталось только знание того, что

она должна уехать и в связи с этим мы оба будем ничем друг без друга. — Я знаю. Мне

жаль.

Ее лицо морщится, из груди вырывается рыдание и Вера сгибается пополам. Она

уже практически готова упасть на колени, плача от боли, но я держу ее, прижимая к себе.

Она плачет у меня на плече, и я так близок к тому, чтобы сломаться вместе с ней. Мне

нужно быть сильным, я должен, но это тяжелее, чем когда-либо мог себе представить.

Мир мечет так много кинжалов в меня, но именно этот провоцирует мое падение.

— Мне жаль, — повторяю я, покачивая ее, хотя знаю, что мои сожаления ничем не

помогут. — Я не хотел тебе рассказывать. Я хотел, чтобы это был наш последний уикенд

вместе прежде, чем всплывет правда. Мне хотелось, чтобы мы побыли такими, какими

были, когда чувствовали свободу.

— Мы никогда не были свободны, — говорит она, голос приглушенный и она так

сжимает мою рубашку, будто боится отпустить. Я тоже боюсь отпускать.

— Нет, полагаю, не были. Но, в конце концов, мы были вместе.