Карина Хелле - Любовь по-испански

ощущается правильным. Я могу действовать только по велению своих чувств.

— Если не уедешь, — уточняю, — ты скажешь мне «да»?

Она медлит, а затем отвечает:

— Я не знаю.

— Знаешь, отталкивая меня таким образом, ты не облегчаешь задачу. Мне все

равно будет больно от твоего отъезда.

— Я знаю.

Я медленно поворачиваюсь и смотрю на нее. Я просто не могу принять это.

— Почему бы тебе не выйти за меня? Что случилось с нашим «долго и счастливо»?

Она смотрит на меня словно сломленная женщина.

— Я никогда не говорила об этом как о свершившемся факте.

— Но ты разве не хотела бы этого?

Она смотрит на свои красные ногти, выглядывающие из сандалий.

— Я просто хочу тебя, Матео.

Ощущение такое, что она ворвалась в мою грудь и выжимает из меня все до

последней капли.

— А я хочу тебя.

Она зажмуривает глаза, будто от боли.

— И у нас все еще выбор невелик. Что бы ты не подразумевал под тем, когда

просишь меня выйти замуж или делаешь для того, чтобы я осталась, это все не имеет

значения. Я всегда буду задумываться над тем, реально это все было или – нет. И брак –

ты первый, кто должен понимать, – это огромный-огромный шаг. Да, я думаю, что

молода. Да, я не знаю, хочу ли сейчас детей или нет. Думаю, хочу. Откидывая все в

сторону, это не то, чего я боюсь, потому что это правильная мотивация. А прямо сейчас

меня пугает причина, по которой ты просишь меня выйти за тебя замуж. Ты, возможно, даже обманываешь себя. Так что я не могу сказать «да», даже если я очень об этом

мечтала – стать миссис Матео Казаллес. Мне всегда казалось, что это очень красиво

звучит, почти так же прекрасно, как просыпаться рядом с тобой каждое утро весь остаток

жизни. Но у жизни свои планы на нас. И всегда были.

— Ты разрушаешь меня, — говорю я дрожащим шепотом.

По ее щеке скатывается слеза, и она не утруждается тем, чтобы вытереть.

— Я уже разрушена.

Я беру ее за руку и тяну ближе к себе. Я стираю ее слезу большим пальцем, так

нежно, чтобы не разрушить еще больше.

— Я не позволю этому стать нашим концом.

Она пытается улыбнуться.

— Я верю тебе.

— Правда? — спрашиваю я, нежно целуя ее в щеку. — Ты действительно веришь, что я говорю тебе правду? Ты действительно веришь, что я буду бороться за тебя?

Ее взгляд скользит в сторону, но она не найдет ответов нигде. Они все в моих

глазах; все они там, если она захочет получить их.

— Становится поздно, — вместо ответа произносит Вера, потирая руки ладонями, будто ей холодно. — Нам разве не нужно возвращаться в Сан-Себастьян?

Солнце скроется за горизонтом не ранее, чем через час. Чего она действительно

пытается избежать, так это нашего разговора. Мне стоило бы хотеть того же самого –

избежать разговора об отвергнутом предложении. Но не этого я хочу. Я хочу остаться и

поговорить. Я хочу увидеть в ней тот огонь, побуждающий бежать напролом прямо в

гущу битвы. Выглядит так, будто необходимость возвращения домой уже изменила ее, сломила ее волю и она сдалась, чтобы стать той, кем должна быть.

Я не могу позволить этому случиться и не позволю. Но как бы много я не

чувствовал и не думал об этом, то ничего не могу сделать. Я лишь могу быть там для нее, независимо от того, как бы сильно не разбивалось мое сердце, каким слабым и уязвимым

становилось бы мое самолюбие.

Я взял ее за руку и сказал:

— Хорошо. Мы можем возвращаться.

Но мы не можем вернуться, только не туда, где мы уже однажды были, где

однажды были свободными.

Вернувшись в Мадрид в воскресенье, после полудня, мы оба удивились, ощутив

разницу. Температура в городе, кажется, снизилась на десять градусов. Снижение

ощущалось и между нами.

Вера определённо пытается оттолкнуть меня от себя, я же, напротив, стараюсь

притянуть её ближе, – и в итоге мы ни к чему не приходим. Она разговаривает со своей

мамой, братом и даже с отцом. Ее мать сказала, когда Вера собралась переехать в

Испанию, что ей не будут рады дома по возвращении. Вера волновалась, что ей некуда

пойти.

Как будто что-то может быть ещё тяжелее для неё.

Слава Богу, у неё есть хороший брат, уговоривший её маму позволить Вере

остаться, хотя бы ненадолго. Теперь Вера металась между началом жизни в Ванкувере

или переездом в провинцию Альберта к своему отцу и приемной матери. А я мечусь

между тем, чтобы позволить ей уехать и бороться за то, чтобы она осталась.

Бороться бесполезно, но я попробую.