Харуки Мураками: Мой любимый sputnik

Сидя в кресле, я закрываю ненадолго глаза, потом снова их открываю. Медленно делаю вдох, за ним – выдох. Пытаюсь о чем-то думать, потом решаю не думать вовсе – бестолку. Впрочем, эти состояния на самом деле практически не различаются между собой. Чем, вообще, одно отличается от другого, где четкая разница между тем, что существует и чего нет? Мне это непонятно. Я сижу и смотрю в окно. Светает на глазах, по небу плывут облака, поют птицы, занимается новый день, который начинает собирать вместе все мысли и чувства людей, живущих на этой планете.

Однажды в Токио я видел Мюу. Прошло больше полугода с тех пор, как пропала Сумирэ, была середина марта, теплый воскресный день. Низкие тучи сплошной полосой затянули все небо, казалось, вот-вот пойдет дождь. С утра все вышли из дома с зонтиками. Мне нужно было навестить родственников, которые жили в центре, и по дороге к ним, в районе Хироо я заметил темно-синий “ягуар”, ползущий в пробке перед перекрестком неподалеку от магазина “Мэйдзия”< Хироо – квартал Токио, где расположены посольства и дорогие жилые дома “Мэйдзия” – сеть магазинов импортных и дорогих отечественных продуктов >. Я ехал в такси, “ягуар” двигался в левом ряду – для движения только прямо. Я обратил внимание на эту машину из-за того, что за рулем сидела женщина с роскошными белоснежными волосами. Глубокий синий цвет абсолютно чистой – без единого пятнышка – машины и белизна волос женщины издалека смотрелись ярким контрастом. Я видел Мюу только с черными волосами, так что мне понадобилось какое-то время, чтобы в голове совпали два разных образа, но, без сомнения, это была она. Все так же красива и прекрасно ухожена. Как и прежде. При взгляде на белизну ее волос перехватывало дыхание. С этими белыми волосами Мюу казалась строгой, чуть ли не мифической богиней. Было ясно сразу: к этому человеку так просто не подступиться.

Эта Мюу не имела ничего общего с той женщиной, которой я махал на прощанье рукой в порту греческого острова. Всего полгода прошло, но, казалось, она изменилась совершенно. Наверное, все дело в цвете волос. Хотя нет, не только в этом.

“Пустая оболочка” – первое, что пришло мне в голову, как только я увидел Мюу. Она была похожа на совершенно пустую комнату, из которой разом ушли все, кто там был. Что-то очень важное – как тот роковой смерч, который обрушился на Сумирэ, или то, что заставило ходить ходуном мое сердце, когда я стоял на палубе отплывающего парома, – навсегда покинуло Мюу. А в том, что сохранилось, главным стало не “быть”, а “не быть”. Не тепло человеческой жизни, а покой воспоминаний. Я не мог избавиться от навязчивого ощущения, что пронзительная белизна этих волос напоминает мне цвет побелевших от времени человеческих костей. Я сделал вдох, но выдохнуть какое-то время не мог.

Ее “ягуар” то вырывался чуть вперед, то оказывался позади моего такси, но Мюу не замечала, что я рядом и пристально за ней наблюдаю. Я тоже никак не давал о себе знать и не звал ее. Что я мог ей сказать – непонятно, да и окна ее машины были плотно закрыты. Мюу сидела, положив обе руки на руль, абсолютно прямо, и сосредоточенно смотрела вдаль. Может, о чем-то серьезно думала. А может, слушала “Искусство фуги”. За все это время выражение ее лица не менялось – оставалось жестким, ледяным. Похоже, она даже не моргнула ни разу. В конце концов загорелся зеленый, ее темно-синий “ягуар” поехал прямо, в сторону Аояма, а мое такси осталось ждать поворота направо.

“Вот так мы и живем сейчас, каждый сам по себе, со своей жизнью”, – подумалось мне Неважно, какими бы глубокими и необратимыми ни были наши потери, как бы ни было дорого нам то, что у нас отобрали, вырвали прямо из рук, неважно, что и мы сами изменились настолько, что от нас, прежних, осталась одна лишь кожа, – мы можем и дальше, все так же без лишнего шума, тянуть эту лямку. Простирать руки и цепляться за время, отпущенное нам, а потом – снова оставаться ни с чем, следя за тем, как оно уходит в прошлое. Проделывать это снова и снова, как привычную, рутинную работу, достигая почти виртуозных результатов порой. Я чувствовал, что от этих мыслей у меня в душе расползается чудовищная пустота.

Конечно, она не искала меня, вернувшись в Японию, – просто не могла этого сделать. Никак не могла. Вместо этого выбрала молчание, ей хотелось запрятаться в какой-то безымянной глуши и там бережно хранить, лелеять свои дорогие воспоминания. Так я себе это представлял. Разве мог я винить ее за это? Нет. И конечно же, никакой ненависти к Мюу я не чувствовал.