Владимир Короткевич - Маленькая балерина

Зрителей было не очень много, и маленькая почти не волновалась, тем более что выступала она в кордебалете, вела танец Кофе из "Щелкунчика". Вести, правда, тяжело, но все же это только кордебалет.

И вдруг сердце упало от радости и одновременно от невероятного страха. Из дверей, что слева от временной сцены, вышел Он, тысячекратно знакомый по портретам и все же совсем не такой.

Он тихо сел в ближайшее кресло и приготовился слушать.

Девчата, как видела маленькая, ничего не заметили. И это помогло ей взять себя в руки, преодолеть дрожь в коленях.

"Девочки не должны заметить, — подумала она, — иначе собьются, будут волноваться, все получится хуже".

Она перехватила взгляд Нисовского, поняла, что он думает о том же самом, и незаметно кивнула ему головой.

Первые звуки вступления, маняще-сладкие, щемяще-томные, отдались под сводами зала. И маленькая, не спеша, зная, что у подруг, как у всех, кто впервые выступает, стоит перед глазами розовый туман и они ничего не видят, повела на сцену гибкую, коричневую с золотом цепочку.

Сама она, в отличие от них, видела все. Она могла быть очень рассудительной и волевой, эта маленькая балерина.

Она знала, что накладная смоляная коса будет виться так, как захочет владелица, что ее тоненькие, как стебельки цветов, руки сейчас изгибаются в изнеможении и кажутся настоящими женскими руками, что шоколадные с золотом шальвары не скроют движений ее ног.

И действительно, выдавал ее разве что живот, узкая полоса которого была видна над шальварами, совсем еще девчоночий, худенький живот.

Человек — она видела это — смотрел на сцену "обыкновенными" глазами.

Но потом пришел восторг танца, который можно сравнить только с вдохновением поэта, и она не замечала уже ничего. Она не увидела, что как раз с этой минуты изменился взгляд человека, сидевшего в кресле, изменился, стал заинтересованным, растроганным и каким-то необычайно добрым.

А Нисовский смотрел на нее и шептал про себя:

- Умница… Не растерялась… Умница моя.

А сам думал:

"Она будет больше, чем Тальони, больше, чем Истомина… И все же это не амплуа. Ей бы Одетту, Лебедя".

Когда они исчезли со сцены, когда их трижды вновь вызывала на сцену овация, маленькая заметила, что человек аплодирует и смотрит на нее. Сомнений быть не могло. Именно на нее.

Она не знала, что была трогательна в своей молодости и солнечности, что танцевала необычайно хорошо. Она знала только, что все прекрасно, все как надо.

Когда она переоделась уже в обычный, очень строгий английский костюм и стояла в стороне от сцены, к ней подошел широкий человек с невыразительно-мужественным лицом, которое все, казалось, состояло из выступающего подбородка и глубоко сидящих синих глаз.

Он поклонился ей и, тяжело двигая челюстями, произнес четыре слова, будто камни ворочал:

- С вами хотят поговорить.

И она догадалась, кто хочет поговорить, и обрадовалась этому до вознесенной, ликующей волны в груди.

Ничего не замечая вокруг — вот когда появился розовый туман, — она пошла рядом с широким человеком в задние ряды кресел, откуда улыбался ей вождь родины.

Ближе. Ближе. Ближе.

- Здравствуй, девочка, — сказал он.

- День добрый, — беззвучно ответила она.

- Садитесь здесь. — Он показал ей на место рядом.

- Спасибо.

Он был самый красивый и приятный из всех. Даже то, что (как она приметила раньше) ноги у него были короче туловища и, сидя, он казался более монументальным, чем на самом деле, нравилось ей.

"Как Гете", — думала маленькая.

У него были седеющие волосы, прямой нос, лицо, слегка тронутое оспой, и прищуренные глаза, возле которых прочно лежали гусиные лапки морщинок.

- Как вас зовут?

- Нина.

- Нина… Хорошее имя, Нина… Наше.

- Я знаю.

- Ну как, вам нравится здесь?

- Очень.

Она ничего не замечала, кроме этого лица слева. И она была так счастлива, что, казалось, еще минута — и сердце разорвется, не в силах выдержать этого.

- Вы знаете, что вы очень талантливы?

- О… что вы! Мне просто хотелось станцевать как можно лучше.

- Почему?

- Мне хотелось, чтобы вам было веселей и легче. Мне показалось, что вы немного грустны, и мне стало жаль. Вы, наверное, очень устали на работе.

Его лицо еще больше смягчилось. Он словно впервые заметил ее.

- Вы, наверное, добрая, Нина?

- Не знаю.

На сцене началось "Болеро" Равеля, в котором Витька вел главную партию, ревнивца. В пламенно-алых бликах мчались по сцене фигуры, пылко-тревожный испанский танец звучал смертной страстью.