Маргрит Моор - Серое, белое, голубое

Однажды на полпути между Асклье и Сен-Мартьялом ему пришла в голову мысль остановить машину у обочины. Он вышел, сложил домиком руки, защищая пламя от ветра, поджег сигарету и, облокотившись на передний бампер, стал смотреть в заснеженную тундру. Улучив удобный момент, его чувства почти молниеносно освободились от пут сознания. Где-то стреляли, где-то лаяли собаки, раздавался колокольный перезвон, завывал ветер. Он ничего не слышал. Ничто не привлекало его внимания, не могло нарушить переполнявшей его решимости никуда не двигаться с этого единственного, неизмеримого, лишенного эмоций отрезка времени, не двигаться до тех пор, пока, довольный как ребенок, он не поймет, что опоздал в то мрачное здание, на скамейку для посетителей, к манекенам в белоснежных униформах, что проходили мимо и не желали, чтобы к ним обращались, к мерзкому запаху медикаментов, носилок, боли, цветов и пищи, к теплому инкубатору, где содержатся женщины, одержимые непреодолимым желанием иметь ребенка от себя самой, к шлангу, подведенному к руке Магды, к ее ухоженному, хорошо сложенному телу, к тени ее бывшей, ее репродукции, к мрачной жидкости в бутыли возле кровати, к ничего не значащим словам, которыми они обмениваются, к прощанию, лифту и случайной встрече с лечащим врачом — тем, кто в один прекрасный день, который неизбежно наступит, в очередной раз пристегнет ее к операционному столу.

Но когда так случилось на самом деле, в момент наивысшего отчаяния, на границе жизни и смерти, на улице уже была весна. Над дверями кафе уже укрепили красные и синие маркизы. Снаружи вновь установили глиняные горшки с цветами. Роберт и Магда выехали на машине из города, свернули вправо и стали подниматься в гору вдоль гребня Трибаль. «Видишь?» — спросил Роберт, и Магда ответила: «Да, да, очень красиво», — она, разумеется, видела, что повсюду из скалы фонтанами бьет вода. «Как прекрасно, как здорово», — шептала она, когда они, остановившись возле дома, вышли из машины, ведь теперь они не только видели, но и слышали, что где-то на большой высоте, пробудившись ото сна, вернулась к жизни вода, течет свободно со всех сторон, переливаясь, шумя, вспениваясь, искрясь и кувыркаясь в овраге, к реке.

Бывали дни, когда ничего не удавалось. Смешиваешь краски, проводишь пару линий, накладываешь пару мазков, отступаешь на несколько шагов, прищуриваешься, и — все сначала! Потому что должно быть по-другому, как-то по-другому, но как — ты не знаешь, ни малейшего понятия не имеешь, и тогда стоишь и смотришь недоверчиво на влажный холст, полученная каденция цветов: серо-голубой — карминно-красный — красный — оранжево-красный — иссиня-серый — тебя определенно не удовлетворяет, напротив, все это как-то несерьезно, и тогда опускаешь голову, понимая, что твои способности испарились и инстинкты заглохли, и — приходится признать — навсегда.

Жара в тот день была дикая. Когда он вышел из мастерской на улицу, на его плечи и шею словно упала откуда ни возьмись раскаленная гиря. Из-за этого он пошел по тропинке вдоль зарослей тутовника медленно, слегка приволакивая ноги. Почувствовав, что добрался до цели, он толкнул ногой дверь, ведущую в дом.

Тишина, полумрак, солнечный блик, зеркало. Он с трудом узнал молодую черную собаку, растянувшуюся на кафельных плитках под лестницей. Напряженно прислушался. Если Магды здесь не окажется или, что того хуже, она не захочет с ним говорить, не захочет смотреть на него, он всегда успеет спрыгнуть в пропасть.

Она примеряла в спальне крестьянскую соломенную шляпу.

— Куда ты собралась?

— В деревню.

Поля шляпы почти касались ее обнаженных плеч, на ней был сарафан, который держался на одной тесемке, продернутой через верх.

— Не ходи, — сказал он, помолчав.

Она обернулась и посмотрела удивленно.

— Почему?

— Слишком жарко.

— Я пойду пешком, по тропинке в лесу.

— Все равно. Сегодня ужасная жара, это опасно. Мне бы не хотелось, чтобы ты рисковала, по-моему, лучше будет, если я тебя…

— Ах, Роберт, перестань!

— Почему ты меня перебиваешь? Почему ты убегаешь, стоит мне только появиться? Ты ведь не хочешь даже сказать, куда ты направляешься, не так ли?

Она, онемев, раскрыла рот.

Он рассердился.

— Нечего смеяться!

— Я и не смеялась.

— Ты смеялась. Но это не имеет значения. — И вдруг, смягчившись, жалобным голосом предложил: — Давай чего-нибудь выпьем…

Он не верил своим глазам — Магда взяла солнечные очки, открыла и вновь закрыла сумочку, еще раз посмотрела в зеркало и сказала: