Маргрит де Моор - Крейцерова соната. Повесть о любви.

Приношу благодарность Хенку Гиттарту, альтисту Квартета имени Шёнберга, а также Милану Шкампе, альтисту Квартета имени Сметаны, за предложенный ими анализ Первого струнного квартета Яначека, который послужил основой разбора в двенадцатой главе.

Прошло десять лет, и я снова встретил слепого критика, Мариуса ван Влоотена, потомка аристократического рода, того, что когда-то давно, еще будучи студентом, выстрелил себе в голову из-за несчастной любви. В аэропорту Схипхол в очереди на регистрацию он стоял последним, и я его сразу узнал по его огромной, сгорбленной и словно охваченной гневом спине. Его череп блестел. Несмотря на погожий летний день закутанный в темно-синий плащ, он медленно продвигался вместе с очередью вперед, при этом постукивая перед собою тростью. С тем же удивлением, что и раньше, я наблюдал, как часто и неуверенно он обшаривал ею пол у себя под ногами, словно в начале своей слепоты, когда она была еще ребенком, он не потрудился воспитать это свое шестое чувство, не привил ему необходимых навыков. Я встал в очередь следом за ним. Предполагая, что он, так же, как и я, летит в Зальцбург на Фестшпиле, я решил себя назвать.

Я кашлянул. “Господин Ван Влоотен”, — сказал я и тронул пальцами его руку. Я знал, что когда слепой слышит голоса или ощущает прикосновения, люди выскакивают для него словно из пустоты.

Я представился.

— Возможно, вы меня уже не помните, но мы раньше встречались.

Резко развернувшись в мою сторону, он взмахом руки приказал мне замолчать. Я взглянул ему прямо в лицо и с ужасом заметил, насколько оно изменилось: я с трудом мог поверить, что время может нанести человеку подобный урон. Под глазами у него пролегли черные круги, уголки рта были опущены вниз. Знакомая мне впадина над ухом — отметина огнестрельного ранения — вызывала уже не страх, а лишь мимолетное воспоминание о летних вечерах, об элегантно накрытых столах, о сиявших над ними хрустальных люстрах и о коротеньком каноне для скрипки с виолончелью: до-диез — ре — до-диез — си — до-диез — фа-диез — ре — до-диез — си — обстоятельствах нашей первой встречи.

— Разумеется, я вас помню! — его скрипучий высокомерный голос прервал мою звуковую галлюцинацию. — Вы тот самый молодой человек, вместе с которым я когда-то летел в Бордо.

— Да, — с готовностью подтвердил я. — И на полпути мы надолго застряли в Брюсселе.

Он сильно вытянул вперед шею.

— Еще бы мне не помнить вас и вам подобных! — его лицо побагровело. — Такие, как вы, сметливы, интересуетесь слишком многим сразу, и, следовательно, не знаете ни одной настоящей страсти. Обычная история: учеба на музыковедческом факультете Амстердамского университета, из дома помощи ни гроша, жизнь на стипендию, временные подработки, диплом по Шёнбергу.

Я кивнул, нехотя соглашаясь:

— Серия коротких романов, которые вы называете встречами с женщинами, вернее, с девушками, как вы их зовете на своем языке. В итоге вы женитесь на одной из них, предварительно объяснив себе, почему именно эта, а не другая, и оформляете в банке ипотечный кредит на двоих. Только позвольте спросить: для чего, собственно, это нужно?

Он говорил с беззастенчиво нарастающей злостью. Люди в очереди начали оборачиваться. Ярость и негодование, которыми был пронизан весь его облик и которые я заметил еще тогда, во время нашей первой с ним встречи, приписав эти черты ошибке его молодости, превратились, судя по всему, в своего рода помешательство. Я смотрел на него молча до тех пор, пока он, достаточно громко пробормотав что-то себе под нос, от меня не отвернулся. Безо всякого перехода, словно читая книгу, я подумал: важен не сам поступок, а то, к чему приводят его последствия.

Было полшестого вечера. Через широкие окна в зал вылета падали лучи августовского солнца. Очередь медленно продвигалась. Регистрировали не только рейс в Зальцбург, но и в Бухарест, следствием чего становились долгие и нудные переговоры о самом невероятном багаже. Времени поразмыслить над драмой, которую сам Ван Влоотен десять лет назад, когда мы невольно застряли в аэропорту Брюсселя, назвал своей ошибкой молодости, у меня было более, чем достаточно, и я стал вспоминать эту историю, которую он подробно, но без пафоса трагедии мне тогда рассказал.