Санта Монтефиоре - Шкатулка с бабочкой

Он вставил ключ в замок и открыл дверь. Когда он шагнул внутрь, в его ноздри ударили ароматные запахи, распространявшиеся из кухни, и он мгновенно узнал знакомый дух жареных цыплят — фирменного блюда Элен. У него перехватило дыхание, а сердце ускорило свой ритм, наполняя его надеждой и одновременно придавая сил на тот случай, если все это обернется миражом и ему придется очнуться в унылой действительности. Не снимая пальто, он стал нерешительно продвигаться по коридору. Слышались звуки шагов и легкий звон посуды, будто кто-то расхаживал за закрытой дверью. Он страшился ее открыть, схватившись дрожащими пальцами за ручку и боясь ужасного разочарования, которое последует, если он обнаружит там не жену, а уборщицу, или свою дочь, или кого-то еще.

Наконец он набрался храбрости и распахнул ее. Подняв глаза, он увидел Элен, одетую в фартук поверх вельветовых брюк и шелковой рубашки и колдующую над дымящейся кастрюлей. Артур в изумлении впился в нее удивленным взглядом. Она закрыла крышку и повернулась к нему. Тщательно наложенный макияж едва ли мог скрыть слезы раскаяния, заблестевшие в ее глазах. Она нервно улыбнулась ему, но тут же, мгновенно распознав в его лице радость и страсть, без колебаний бросилась в его объятия.

Они ничего не говорили друг другу — в этом не было нужды. Артур прижал жену к себе, тяжело дыша ей в шею и ощущая тонкий аромат духов. Они долго стояли так, как никогда раньше, чувствуя силу своей любви. Потом Элен отстранилась, посмотрела в сияющие глаза Артура и почти рыдая прошептала:

— Я больше никогда не буду себя так вести.

Артур взглянул на нее.

— Я знаю, — ответил он серьезно, — потому что я никогда этого не допущу.

Рамон помахал рукой вслед автомобилю, увозившему Федерику по песчаной дороге в аэропорт Сантьяго, оставляя за собой облако пыли и радостное ощущение того, что все завершилось благополучно. Он еще долго улыбался ей вслед, после того как машина скрылась из виду, вспоминая душераздирающую сцену пятнадцать лет назад, когда она со слезами прощалась с ним, не зная, удастся ли им когда-нибудь встретиться снова. Но сейчас она стала взрослой женщиной и сама могла решать, когда возвращаться. Он был горд ею и благодарен за то, что они обнялись уже не только как отец и дочь, но и как друзья. Он передал ей свою рукопись для Элен и сказал, что она тоже может почитать ее в самолете. Федерика тепло попрощалась со стариками, с Рамонсито и, наконец, с Хэлом. Но ее слезы уже были не слезами печали, а слезами радости, потому что все они вновь обрели друг друга. Да и, как говорила Мариана, «Чили — это не на Луне», так что они сказали напоследок «до свидания», но не «прощай».

Затем Рамон отправился на кладбище, чтобы поговорить с Эстеллой. Рамонсито не поехал с ним, поскольку увлекся напряженным шахматным сражением с Хэлом.

— Скажи ей, что я сейчас с братом, — гордо сказал он, и Рамон улыбнулся и кивнул. Шахматы были тем языком, который они оба хорошо понимали.

Рамон припарковал машину в тени и направился к могиле Эстеллы сквозь густые тени деревьев. Был ранний вечер, и густые ароматы трав и цветов смешивались в воздухе с неуловимым ощущением смерти, часто навещающим безмятежную вершину холма. Он останавливался у могил и читал высеченные на камне слова, что вошло у него уже в привычку. Однажды он снова появится здесь, чтобы уже никогда не возвратиться обратно. Неизбежность смерти не страшила его, наоборот, она давала ему ощущение умиротворенности. В конце концов, в этом неопределенном мире это было единственной вещью, в которой каждый мог быть абсолютно уверен.

Приблизившись к высокой зеленой сосне, он увидел Пабло Регу, который спал у надгробья, уткнувшись подбородком в грудь с надвинутой на глаза шляпой. Он приветствовал его, чтобы разбудить, но Пабло не шевелился, оставаясь недвижимым и безжизненным. Рамон как-то сразу понял, что Пабло совершил свое последнее путешествие, и наклонился, чтобы проверить пульс старика и окончательно убедиться в своих предположениях. Все так и оказалось: его душа уже покинула немощное тело и присоединилась ко всем тем, кто ушел раньше него, в том числе и к Освальдо Гарсия Сегундо, и, конечно, к Эстелле. При этой мысли Рамон почувствовал острый приступ зависти. Он был уже немолод и одинок. Его сыновья, безусловно, найдут свою любовь, как и он когда-то нашел ее, но сам Рамон был уже слишком стар для новой любви. Эстелла приручила его сердце бродяги, и оно уже навечно будет принадлежать только ей.