Джеймс Уоллер - Унесенные ветром. Век XX

— У нас одинаковые вкусы.

— Возможно. Ты знаешь, эти сукины дети англичане тоже нашустрились пить виски без содовой. — Он сделал изрядный глоток.

— Никогда не была в Англии.

— И ничего не потеряла. А я там потерял очень многое.

— Да, я слыхала.

— Очень странно.

— Что — странно?

— То, что ты что-то слыхала обо мне, что тебя интересует моя жизнь.

— Ничего тут странного нет. Ты же теперь весь на виду.

— Ах, вот оно что…

— Нет, мой интерес к тебе вовсе не объясняется твоей известностью. Мой интерес к тебе — особый.

— С каких пор?

— Ты же знаешь с каких.

— Не знаю.

— Хорошо, с тех самых пор, как мы играли с тобой в теннис.

— Да, отличное занятие — теннис. Но я, знаешь ли, забросил его. Давно забросил. — Он словно бы спохватился. — Да, в прошлом году я был в Африке на сафари. Я там убил льва. Здоровенного, понимаешь ли, льва. Он весил фунтов четыреста. И я его ухлопал. Теперь его шкура лежит на полу в моем доме.

— А я в своем доме живу одна, — она тоже словно бы хвалилась.

— Да, — он покачал головой, — тесно здесь не покажется. А ты не пробовала здесь жить с кем-то?

— Ты хочешь спросить — не пробовал кто-то здесь жить со мной? Пробовали, конечно.

— Ну, и…

— И ничего. Ты выпьешь еще?

— Разумеется. У меня может сложиться впечатление, что ты жалеешь виски для старого друга.

Они выпили еще и помолчали.

— Понимаешь, — снова заговорила Джессика, — я, наверное, ужасная баба. То есть, я хочу сказать, что живу одна по собственной инициативе.

— Отсюда следует, что тебе нравится жить одной.

— Отсюда следует, что мне пока не встретился тот, с кем бы я пожелала жить вдвоем.

— Не знаю, что тебе и посоветовать. Но лучше, конечно, не связываться с тем, кто тебе не нравится. Моя первая жена, Эстер, оказалась такой ужасной стервой. Я даже не знаю, как случилось так, что я женился на ней.

— Да, так вот и бывает: ты принимаешь какое-то решение или же не предпринимаешь ничего вообще, а потом вдруг спохватываешься и обнаруживаешь, что какая-то часть жизни прожита неудачно, бездарно. И чем дальше ты живешь, тем меньше тебе можно допускать таких ошибок и тем больше их цена.

— Давай-ка лучше еще выпьем и перестанем себя жалеть.

— Давай, — согласилась она, разливая виски, — а друг друга мы можем пожалеть?

— Мы этого не делали до сих пор, а теперь наш достаточно преклонный возраст не дает много надежд на то, что мы изменимся.

— Ты говоришь ерунду, Билли. — Она сидела напротив него, уже пунцовая от виски, так напоминавшая прежнюю Джессику Фонтейн и давно уже не бывшая ею. Черты ее лица огрубели, и это нельзя было приписать возрасту, ведь ей едва исполнилось тридцать четыре года, просто она слишком много пила.

— Ты говоришь ерунду, Билли, — повторила Джессика, и Коули понял, что она уже опьянела. — Ведь не даром же считается, что с возрастом человек должен остепениться.

«А как все хорошо начиналось, будь я проклят. Я бил мячом о землю, готовясь подавать, а она наблюдала за мной. А потом мы бросились в разные стороны — добиваться успеха, стараться понравиться как можно большему числу других людей, урвать побольше удовольствий. Хотя нет, о себе я, пожалуй, не могу сказать, что я так уж стремился к удовольствиям. «Сердце мудрого — в доме печали, сердце глупого — в доме веселья», — я всегда подспудно руководствовался этим принципом».

— Хорошо, — сказал он. — Будем считать, что мы с тобой остепеняемся с этого дня. Какой первый шаг сделаешь ты?

— А почему я?

— Потому что я первый спросил.

— Ну, если так… Я сделаю первый шаг… по направлению к тебе.

— А в чем он конкретно будет выражаться, этот шаг, Джесс? Ты сможешь оставить свои джорджианские владения и переселиться ко мне в Нью-Йорк? Или же ты затащишь меня сюда?

Взглянув на нее, он понял, что зря задал вопрос так резко, в лоб. Перед ним сидела одинокая, растерянная женщина, которая даже и не пыталась скрывать от него, насколько она одинока и насколько не уверена сейчас в себе. А еще он вдруг осознал, что не имеет права принимать ее жертвы — позволять ей бросать все и идти с ним. В его ли силах сделать ее счастливой?

— Я не знаю, Билли, честное слово, не знаю, — она зажмурилась и закачалась из стороны в сторону, словно испытывала жуткую боль.

— Хорошо, — он наклонился к Джессике и положил ей руку на плечо, — у тебя есть время подумать. — И чуть погодя добавил: — У нас есть время, чтобы все решить.

Она подняла на него свои прекрасные, большие серые глаза, столько раз смотревшие на миллионы зрителей с экрана и заставлявшие всех сопереживать ей. Но теперь она не играла — Коули ясно различал в этих глазах боль, отчаяние, боязнь одиночества.