Иринарх Кромсатов: Лярва

Шалаш нетерпеливо заёрзал на месте и произнёс с нескрываемым раздражением:

— Знаешь ли, у тебя всё какие-то идеи и философия, а мне просто самих людей жалко! Даже если бы подтвердилось то, что эти трое как-то там для себя действовали и более для себя добро совершали, чем для других, — то и при этом их всё равно очень жалко, ибо совершали-то именно добро, а не зло! — Дуплет в этот момент хотел перебить его, но Шалаш возвысил голос и продолжал: — Неужели же ты так прямо и веселишься над их гибелью? Да и все ли до одного погибли, наконец? Я догадался, конечно, что все эти убийства совершены ею. Но ведь дочерей-то Замалеи, кажется, так и не нашли, и потому ещё есть надежда.

— Надежды нет, — сказал Дуплет спокойно и холодно, не отрывая взгляд от дороги. — Сразу тебя огорчу: обе его дочери не только умерли, но и съедены Лярвой и её сожителем. Та же участь чуть раньше постигла и нашего с тобой приятеля Волчару и всех членов его семьи. Ты ведь с ним тоже давно не общался, как и со мною, и тебе известен только самый факт его исчезновения? Ну так вот, теперь знай причину этого исчезновения. А месяц назад мои Эталоны отобедали и многострадальной дочерью Лярвы. Так что все мертвы, как видишь. Или почти все.

Шалаш с ужасом воззрился на Дуплета и более не мог уже вымолвить ни слова.

Дуплет перехватил его взгляд, вдруг свернул к обочине и остановил машину. Заглушив двигатель, он посмотрел вдоль дороги назад и вперёд и убедился, что она вполне пустынна. Ни одного человека, ни одного автомобиля не было видно по всем сторонам света: они были вдвоём и без свидетелей. Сравнялся полдень, и яркое красками, ласкающее лёгким ветерком, чудесной погодой и тёплым солнцем бабье лето никак не соответствовало всё омрачавшемуся характеру беседы. У Шалаша во всех членах появилась приметная глазом дрожь, вызванная не то усталостью от долгого сидения, не то чувством голода. Дуплет же был мрачен, как никогда серьёзен и напряжён, словно готовился к чему-то. Ему оставалось рассказать совсем немного. Прежде чем снова взять слово, он открыл ящик на приборной панели и зачем-то в очередной раз заглянул в его недра. Шалаш, который со своего места не мог эти недра видеть, наблюдал за его действиями равнодушно и рассеянно. А Дуплет, повернувшись к соседу всем корпусом, растянув губы в кривой улыбке и уже не убирая её с лица, заговорил снова:

— Да пойми ты наконец, глупец, что каннибализм — естественное и любимейшее состояние йеху! И они в любом случае все передохнут — либо в аду ядерной войны, либо от иного своего же кровожадного изобретения, либо, наконец, буквально пожирая друг друга. Поверь мне, что последний способ как раз наименее быстрый и тебя, такого сердобольного и жалостливого, должен бы наиболее устроить. Я ведь только ещё в начале пути, и Эталонов у меня ещё весьма мало, их пока крайне недостаточно для скорого очищения мира от скверны человеческого присутствия. Впрочем, я надеюсь в ближайшее время умножить количество своих Эталонов. Что касается Лярвы, то после памятного нашего посещения её дома втроём с покойным Волчарой я виделся с нею всего один раз, и именно с целью помощи ей и организации нашей с нею победы над всеми вами, кто ещё тешит себя иллюзиями и надеждами. Наивный Колыванов был уверен, что первого сентября совершится спланированная им облава и Лярва будет арестована. Однако начальник оперативного управления полиции, который должен был по обязанностям своим исполнить план прокурора, всегда был трусливой курицей и не боялся, кажется, только собственной тени. Моё служебное положение дало мне власть и силу надавить на него, и его подробные отчёты часто и исправно ложились на мой стол. Так что можешь быть уверен, что и облава, и арест были так же невозможны и призрачны, как и всё мировосприятие бедного Колыванова. Однако неугомонный прокурор, конечно, мешал моим планам, и его требовалось дезактивировать. Я решил, что не следует позволять ему поднимать шум после первого сентября, когда он убедился бы в бездействии полиции. Чудес не бывает на свете, как не бывает и случайных совпадений. Почему, ты думаешь, все они погибли разом и в одну ночь, накануне запланированной облавы? Сие превеликое «чудо» свершилось моими хлопотами. Я встретился с Лярвой лично — один-единственный раз в конце августа — и предложил ей устранить с дороги опасного прокурора. Самый день устранения — именно тридцать первое августа — предложил ей также я. Мне было известно, что живёт она на кладбище, и я сошёлся там с нею глаз на глаз в тот день, когда её сожитель, этот Гинус (экая всё-таки славная и полезная фигура!) был в отлучке, не мог нам помешать и не мог составить угрозу мне лично. О его отсутствии меня предупредили заранее. Сама же Лярва достаточно благоразумна для того, чтобы понимать возможность или невозможность агрессии. Тем не менее я на всякий случай был при оружии и без колебаний пристрелил бы её на месте, если бы почувствовал для себя опасность. Она, конечно, весьма недоверчиво восприняла моё предложение и моё участие в её судьбе, хотя и припомнила меня и узнала. Дабы заблаговременно достигнуть нравственного и нервного ослабления Колыванова, я дал ей совет сначала умертвить его сына, лежавшего в больнице в коматозном состоянии вследствие собственной глупости и ненужного рыцарства. Ведь вас, наивных рыцарей, ещё немало на свете. Шепнул я ей, конечно, и адресок той самой больницы. (Надо отдать должное: позднее они с Гинусом прекрасно там управились.) Однако, как я и ожидал при нашей с нею приятной беседе, она заикнулась о том, что хочет вернуть себе свою дочь и для этой цели хочет избавиться ещё от двух людей, бывших ей помехою: от старухи Господниковой и от перетрусившего Замалеи. Все её вынюхиванья и разведки по поводу этих двух людей были мне отлично известны, поэтому я пришёл к ней на встречу не с пустыми руками: при мне были дубликаты ключей от всех квартир — не только от квартиры Колыванова, но и от квартир Господ-никовой и Замалеи. Передавши Лярве эти ключи, я тем самым — это тотчас почувствовалось — значительно приобрёл от неё по части доверия. Единственное, чего она так и не узнала и не смогла доискаться, — это твоя роль во всей её истории, дружище, роль последовательного её врага и недоброжелателя, не уступающего, пожалуй, и Колыванову в своей настойчивости. Что скажешь, дорогой? Благодарен ли ты мне, что я не выдал тогда твою роль этой женщине? Ведь по-дружески, по-приятельски не выдал! — При этих словах Дуплет хохотнул странно-недобрым, неприятным смехом и тотчас продолжил серьёзным и деловым тоном: