Иринарх Кромсатов: Лярва

Дуплет перевёл дух и помолчал некоторое время, ожидая, вероятно, каких-либо возражений от собеседника. Однако Шалаш сидел молча и хмуро, потерянно глядя в окно и отвернувшись от оратора. Тогда оратор вновь взял слово:

— Ну, вот тебе несколько маленьких картинок — так, для эмоционального сопереживания, для психологического катарсиса, так сказать, — и чтобы уж исчерпать тему. Чего стоят, например, одни только сексуальные маньяки, убивающие детей для удовлетворения похоти! Можно ли себе представить, чтобы столь омерзительная особенность презренного рода людей присутствовала ещё хоть у кого-нибудь в благородном мире животных? А как быть с тем, что малолетние сопляки, несовершеннолетние или только достигшие совершеннолетия убивают ради грабежа старика и изымают из его старческих морщинистых рук пенсию, в то время как старик этот — ветеран Великой Отечественной войны, когда-то давно обеспечивший для этих же выродков право жить свободными? Как быть с туристами, оставляющими в горах сломавшего ногу товарища, дабы не опоздать на самолёт и чтоб не пропали купленные заранее билеты? Как быть с печами для массового сжигания людей, с газовыми камерами и опытами над людьми и животными? Как быть с убийством женщин и детей при войнах! Как быть с убиением турками беременных женщин именно саблями в живот, и никак иначе, с вырезанием из чрева нерождённых младенцев? Как быть с затравливаньем русскими помещиками своих крепостных с помощью собак? Это всё бесконечные, неисчислимые фрагменты гигантской мозаики, в которой триллион таких фрагментов. Но не подводит ли нас весь этот триллион к желанию, наконец, вырезать гнойник хирургически, дабы он уже не мог более нарывать, не мог более извергать зловонный гной и дабы прекратить наконец обычай снова и снова стыдиться и снова и снова подыскивать себе оправдания? Итак, я подошёл к выводам и объявляю их! — Дуплет приосанился и последующие несколько слов произнёс голосом громким, значительным и даже с подтверждающими взмахами ладони, отнятой для сего случая от управления рулём автомобиля. — Неразумная тварь именно тем достойна жизни, что лишена разума и потому не способна гадить другим тварям и убивать их, за исключением того единственного случая, когда это требуется для её собственного выживания. А разумная тварь, напротив, недостойна жизни именно на том единственном основании, что имеет разум и способна с его помощью гадить другим тварям, убивать их по причинам, никак не связанным с необходимостью собственного выживания. Бог допустил при творении мира одну-единственную ошибку, создав разумную тварь, создав йеху, — и после ужасов двадцатого века настало время эту ошибку исправить!

— Человеконенавистничество. — пробормотал ошеломлённый Шалаш. Ему вдруг стало не по себе от этих речей. Он всё более и более чувствовал растерянность и нежелание продолжать беседу на эту тему, но не знал, как остановить собеседника. Тупо смотря на свою руку остановившимся взглядом, он опять потерял паучка из виду.

— Нет, я называю это по-другому, — немедленно вскинулся Дуплет, даже обиженным тоном. — Скорее — неизбежная антропофагия, почитаемая за священнейший долг! А антропофагия есть именно то, в чём человек чрезвычайно поднаторел за всю историю своего существования, в чём он крайне многоопытен и весьма изобретателен по части способов истребления себе подобных. Что примечательно, никакая другая деятельность не доставляла человеку столь пьянящего наслаждения, такого самозабвенного удовольствия и настолько полного ощущения своего призвания и склонности к этой деятельности, как убиение своих же сородичей. Так что я буду далеко не первым и совершенно не оригинальным в своих действиях, мыслях, наклонностях и удовольствиях.

«О каких действиях он говорит?» — мимолётно подумал Шалаш, однако не стал пока об этом спрашивать, а заговорил о другом.

— Подожди-ка, — вяло сказал он, желая не столько оспаривать, сколько приостановить жутковатые речи собеседника очередным контраргументом. — Ты вот толкуешь о генетической предрасположенности, имманентных свойствах человеческой природы и прочая. Но как же быть с либеральными свободами, со смягчением законов, с отменой смертной казни? Ведь все эти послабления с течением веков всё-таки восторжествовали в среде мерзких, гнусных и жестоких йеху, которые, как ты утверждаешь, совсем не склонны к подобным нежностям! Почему ж они восторжествовали, по-твоему?