Кейт Хэмер: Похороны куклы

Он откладывает бумаги, бросает белый халат в кресло в углу. Из карманов халата сыплются всякие мелочи.

– Ну что ж, хотелось бы услышать, что, по-твоему, вернуло тебе голос, – говорит доктор, усаживаясь в кресло.

Я вспоминаю вчерашний день. Полил дождь, ледяными полотнами упал на траву. Мы с Томом пошли обратно в больницу, и я поняла, что на нем пальто поверх полосатой пижамы. Он был в ботинках, но шнурки не завязал, так что язычки торчали наружу: Том шел в них, как в тапочках.

Я улыбнулась доктору.

– Может, я вижу свет из норы.

– В смысле, в конце тоннеля?

– Наверное.

– Послушай, Руби. Я думал о тебе, о твоем состоянии. О том, что ты мне показала на тех страницах.

– И? – Я сразу настораживаюсь.

У него такой взгляд, как бывает у врачей, когда они замечают мое пятно, словно у них пальцы чешутся схватиться за него и что-нибудь сделать.

– Я еще почитал кое-что. Может, я и обычный терапевт, но меня всегда интересовал мозг. Скажи, Руби, ты никогда не чувствуешь онемения в конечностях? Как будто они заснули.

Я на минуту задумываюсь.

– Не помню такого.

Но доктор уже встал, он снимает с полки книжку и листает ее.

– Мне попалась одна штука, называется синдром Котара.

– Да?

Моя настороженность только что усилилась в десять раз.

Он садится обратно, кладет перед собой открытую книгу, складывает ладони и подпирает пальцами подбородок.

– Поразительно. Человек думает, что умер. Часто это бывает после какой-то травмы или шока. Иногда конечности кажутся онемевшими и бесполезными…

– Я такого никогда не чувствовала.

– Вот как.

Вид у него расстроенный, но я удерживаюсь от соблазна сказать: да, мне часто кажется, что я умерла, сколько раз такое было – просто чтобы его порадовать. По-моему, если я так сделаю, у меня будут неприятности.

– А твой блокнот? То, что ты мне показывала?

Так это они умерли, хочется мне крикнуть ему в лицо, я же вам говорила. Вместо этого я глубоко вдыхаю и выбираю легкий выход:

– Там просто истории.

– Истории?

– Да, рассказы. Я их сочинила. Моя приемная мать всегда знала, что у меня богатое воображение.

– Вот как.

– Извините.

– Ладно.

Он немножко смущен, это видно. Понимает, что увлекся. Начинает приводить в порядок свой стол, только выглядит это так, словно он не раскладывает вещи по местам, а скорее перекладывает их с места на место без особой цели.

– Наверное, это такой самообман, простите.

Он резко поднимает глаза.

– Очень взрослое слово.

– Да, я всегда любила слова.

Доктор откидывается на спинку кресла и улыбается.

– Ладно, забудем. Ты сегодня лучше выглядишь.

Вчера, когда мы с Томом спрятались от дождя под аркой больничной двери, меня зазнобило от чувства, которое до сих пор не прошло. Нам нужно было куда-то пойти, куда-то, где нам бы никто не помешал. Том приметил больничную часовню, и это было то, что нужно. Кто молится в семь тридцать утра? В часовне не пахло больницей, а только воском и прохладой. Высоко под потолком повисло современное витражное окно, заливавшее все красным светом.

– Это я виновата, что у тебя ожог! – выкрикнула я.

– Ну…

– Я ненавижу себя.

– Не надо. Хочешь знать, как я спасся? Льюис Блэк пришел и вытащил меня. Сегодня первое утро, как я встал. Надышался дыма.

– О господи. – Я закрыла руками глаза. – Как ты себя чувствуешь?

– Сегодня лучше. Про ожог не думай. Он не очень серьезный, так врачи говорят. Будет совсем не видно. Куда ты тогда пошла?

– Не знаю. Сюда, наверное. После пожара все как в тумане. Том, я так виновата. Элизабет, наверное, волнуется. Она меня теперь, должно быть, ненавидит.

– Она приходила на тебя взглянуть, но ты спала, и она тихонечко ушла. Не думаю, что Элизабет может кого-то ненавидеть. Она вернулась и принесла все, чтобы опять осветлить мне волосы. Я, в общем, не хотел, но, по-моему, так ей стало лучше, от ощущения, что она что-то для меня делает. Медсестры чуть с ума не посходили, когда увидели, чем мы заняты.

Я улыбнулась.

– Ты из-за волос так светишься? – спросила я.

И ты прижался лбом к моему лбу, и опять сказал, что мы – одно, что так будет всегда. Что в этой часовне мы вроде как заключили брак, который продлится вечно.

Я перестала следить за тем, что говорит доктор Брэннон.

– Простите? – спрашиваю я.

– Я говорю, у меня есть теория.

– Да? Насчет чего?

– Насчет призраков.

– Да?

– Ну если вдуматься, все дело в поколениях, – он снова воодушевляется. – То есть я не знаю, кем был мой прадед, или мой прапрадед, и с предками-женщинами то же, но, если подумать, они все еще влияют на нас.