Вольфганг Хольбайн - Бремя Могущества

— Тебе необходимо щадить себя, Роберт, — продолжал. Говард. — Я говорю эго вполне серьезно. Тебе выпало пережить такое, чего не переживал никто из людей. Уже один вид кого–либо из ВЕЛИКИХ ДРЕВНИХ способен убить или, в лучшем случае, лишить рассудка. Твой отец Родерик тогда полгода пролежал пластом, борясь со смертью.

— Именно это я и имею в виду, — мрачно ответил я. — Я ненормальный человек, Говард. И хочу знать, что со мной. Кто я есть.

— Сын своего отца, — спокойно ответил Говард.

— А кем был мой отец? Кроме того, что он бы Родериком Андарой и колдуном?

На этот раз раздумывать над ответом пришлось Говарду.

— Я… расскажу тебе все, — ответил он после долгого молчания. — Но не сейчас, Роберт. Не сейчас и не здесь. Это очень долгая история, а сейчас перед нами стоят более важные проблемы. Когда мы найдем затонувший корабль и ящик…

— …тогда ты, несомненно, найдешь иной способ уклониться от этого разговора, — докончил я за него.

Не следовало мне наносить этот удар. У меня не было причин усомниться в искренности и дружбе Говарда, но после недели, проведенной в одних только размышлениях и попытках разобраться с вопросами, на которые я никак не мог найти ответы, мне уже было все равно, как он это воспримет.

— Почему ты никак не хочешь верить мне, Роберт? — негромко спросил он. Взгляд его погрустнел. — Что еще я должен сделать, чтобы наконец доказать тебе, что я на твоей стороне?

— Ничего, — ответил я. — Ничего тебе не нужно мне доказывать, Говард, потому что я в этом не сомневаюсь.

— Тогда прекрати задавать мне эти вопросы, — серьезно сказал Говард. — Ты все узнаешь, как только придет время.

Я уставился на него, дотронулся до шрама на лбу.

— Это ведь связано со шрамом, правда? — тихо спросил я. — И этой раной.

Говард молчал, уголки рта его едва заметно вздрогнули, и он отвел взор. Пальцы его стали нервно поигрывать серебряным портсигаром.

— Это ведь не просто рана, да? — продолжал я натиск. — Эта царапина уже давно зажила, а лучше ведь мне не становится и…

— Рана была воспалена, — перебил меня Говард. — В нее попала грязь. Ты ведь сам слышал, что говорил врач.

И это тоже было лишь отговоркой. Врач, к которому они с Рольфом отвели меня, говорил только то, что от него потребовали, не больше и не меньше, и чтобы догадаться об этом, не нужно даже было обладать моим даром отличать правду от лжи. Тем более, что Говард был плохим актером.

— Чушь, — не повышая голоса произнес я.

— Ты…

— Это ведь все ерунда, Говард. И не пытайся меня обмануть. Что–то со мной произошло, когда это… это Нечто прикоснулось ко мне. С каждым днем я чувствую себя все хуже, и эти припадки слабости становятся все сильнее, а не наоборот. Что со мной? — Помолчав, я уселся, на этой раз избегая резких движений, и вперил в него пристальный взгляд. — Я из тех, кто способен посмотреть правде в глаза, Говард, — тихо произнес я. — Этот монстр не только сшиб меня с ног. Что–то случилось такое во мне после того, как он дотронулся до меня. Что? Это… какой–нибудь яд?

Говард кивнул. Едва заметно кивнул. Нервно щелкнув крышкой портсигара, он достал оттуда тонкую сигару, направился к камину, чтобы прикурить от головешки, и лишь после этого повернулся и посмотрел на меня. Лицо его плавало в синеватых клубах дыма.

— Да, — ответил он. — Но не в том смысле, который ты вкладываешь в это. Я действительно ничего не могу объяснить тебе сейчас, Роберт, повторяю тебе — не сейчас и не здесь, но я…

— Почему? — перебил я его.

— Да потому что не знаю, черт возьми! — В один миг его спокойствие словно куда–то улетучилось. Он быстро шагнул к моей постели, нагнулся ко мне почти вплотную и чуть было не ткнул мне в глаз своей сигарой, я даже невольно отстранился. — Черт возьми, мальчик, да я бы голову на отсечение дал, лишь бы хоть как–то помочь тебе, но не могу! — взволнованно произнес он. — Когда на твоего отца напал один из ВЕЛИКИХ ДРЕВНИХ, тогда я был также беспомощен. Он сам лечил себя и вылечил, и прошу тебя, не спрашивай меня сейчас о том, как ему это удалось. Он был маг, и у него были его книги. А я не маг, и книг у меня нет!

Он выпрямился, несколько раз затянулся сигарой и закашлялся. Вдруг он как–то обмяк, и я понял, что он действительно вконец измотан, словно этот краткий эмоциональный монолог враз исчерпал запасы его жизненной энергии.

— Стало быть, я… умру? — спросил я. Произнесено это было очень спокойно, и спокойствие мое было не только внешним. Если неделю пролежишь в постели и тебе с каждым днем становится не лучше, а хуже, то мало–помалу приучаешь себя к возможности и такого исхода.