Вольфганг Хольбайн - Бремя Могущества

Бенсен чуть не оглох от собственного крика. Прикосновение было мягким, это было что–то скользкое и невероятно сильное — это было то, что утащило Махони в море!

Вне себя от ужаса, Бенсен резко отдернул ногу от этой скользкой дряни, колыхавшейся в метре от него, и стал пробираться к берегу что было сил. Он снова наглотался воды, кашлял и несся по воде так, как еще никогда в жизни. Последние несколько ярдов до берега он прополз на четвереньках.

Они с Норрисом почти одновременно добрались до берега. Несколько минут они лежали, не в силах пошевелить пальцем, лишь кашляя и отплевываясь от тошнотворной соли. Кровь стучала в ушах Бенсена. От холода его трясло как в лихорадке, и сердце готово было выскочить из груди.

Норрис тяжело перевалился на спину, потом, чуть приподнявшись, с трудом уселся. Его тоже колотило, зубы выбивали дробь,

— Бог ты мой, Леннард, — заплетающимся языком бормотал он. — Махони–то… мертв. Мертв Махони… Он… он утонул.

Бенсен тоже приподнялся. Холод был ужасный, ветер ножом сдирал кожу, но еще страшнее был холод внутренний. Он поднял руку и вяло смахнул со лба пот и соленую воду. Дышалось ему с трудом.

— Нет, — тихо, но очень решительно произнес он, помолчав. — Он не утонул, Фред.

Норрис непонимающе уставился на него, потом снова посмотрел на море. Вода уже успокаивалась. Океан разгладился и лежал теперь тихой, предательски спокойной могилой. .

— Он не утонул, Фред, — повторил Бенсен. Он снова помолчал немного, сжал кулаки и посмотрел туда, где погиб Махони. — Его что–то утопило, — произнес он. — И, клянусь тебе, я выясню что.

Взгляд Норриса потух. Лицо его побелело, как песок, на котором они сидели, а дыхание участилось. — А… как? — спросил он.

— Филипс, — пробормотал Бенсен — Филипс должен это знать. — Он встал, потом снова нагнулся и сел. Тонкая серая нитка, похожая на какую–то полусгнившую водоросль, обвила его правую лодыжку именно в том месте, где он ощутил прикосновение. Бенсен поежился при воспоминании об этом. Поспешно стряхнув эту гадость с ноги, он брезгливо отер пальцы о песок и встал.

— Пойдем, — сказал он. — Пойдем, пока не начался шторм. У меня есть парочка вопросов к этому мистеру Филипсу.

Ночью меня снова донимали кошмары. Собственно, это был один и тот же сон — все та же череда ужасных событий и образов, ни один из которых припомнить конкретно я не мог, что однако не мешало мне пробуждаться от собственного крика в холодном поту. А пару раз имело место даже такое — как мне позже рассказывали Говард и Рольф, — что им приходилось держать меня изо всех сил, чтобы я ненароком не поранил себя, отбиваясь от своих невидимых врагов. Я никогда не помнил своих сновидений целиком, лишь отдельные эпизоды, и главным действующим лицом в них был мужчина с бородой и белоснежной, зигзагообразной прядью и еще какое–то отвратительное создание, которое я так толком и не запомнил: черное с бешено хлещущими по сторонам щупальцами с роговыми кинжалами на концах, а с них капала кровь. И еще голоса, бормотавшие что–то на непонятном мне языке. И голоса эти, и сам язык был древнее нашего человеческого праязыка, а возможно, древнее и самого рода человеческого. Может быть, это и к лучшему, что мне не удавалось вспомнить подробностей. Может, вспомни я их, и разум мой тут же помутился бы от этих видений. Впрочем, с меня было достаточно и того, что все осталось в памяти — видимые словно сквозь какую–то пелену или дымку пейзажи, какие–то диковинные города, где доминировал черный и иные темные тона, для описания которых не хватало слов, немыслимо и жутко деформированные предметы, озера, заполненные глянцево–черной жижей, по берегам которых рыскали невиданные страшенные существа…

Я с трудом отогнал от себя эти видения, подошел к окну и сделал глубокий вдох. Было холодно, пахло снегом и морской водой. Некоторое время я оставался стоять у раскрытого настежь окна, глубоко дыша и наслаждаясь едким пощипыванием свежего воздуха, хлынувшего в мои легкие. Эта легкая, но приятная боль хоть и ненадолго, но все же изгоняла то неприятное, глухое шевеление, терзавшее в последнее время мой мозг, возвращала способность мыслить ясно. Еще с минуту я стоял так, наслаждаясь прохладой и глядя вниз на улицу. Время уже близилось к полудню, и на улице было многолюдно. Люди шли куда–то по своим делам, обычным делам в этот обычный ноябрьский полдень. Вся эта картина была пронизана спокойствием, и если бы не темные грозовые тучи, сгустившиеся на горизонте, и не долетавшее оттуда время от времени тихое погромыхиванье, то ее можно было даже назвать идиллической. Бросив взгляд на улицу, я закрыл окно и повернулся к Говарду.