Владимир Демичев - Хранитель детских и собачьих душ

Ни свет ни заря Мамаша Блэквилл разбудила своих домашних и велела собираться домой. Эдгар возразил, что остается, – Мамаша Блэквилл передернула плечами и не пожелала с ним говорить. Сторнер воспринимал настроение хозяйки спокойно, даже благодушно; при любых раскладах он оставался в выигрыше: хозяйка нуждалась в нем, почитая за единственного надежного мужчину в поместье, а Эдгар, переложив на его плечи самые важные заботы, отдалился и от жизни поместья, и от собственной прежней жизни. Теперь, наедине с Лесли, он либо тащил его с собой «за компанию», либо плакался ему в жилетку о своих обидах и огорчениях. На своих благодетелей Сторнер привык смотреть с почтительным равнодушием, приправленным снисходительной улыбкой лакея, сила которого до поры скрывается, как у кошки, в мягких подушечках лап. Видя, что хозяйка сильно не в настроении, он решил не жалеть лошадей, чтобы сократить путь до поместья. По утренней прохладе лошади бежали с охотцей, пыль из-под копыт так и вилась; за три с небольшим часа кони проделали весь путь, почти не взмылясь, – Сторнер искусно чередовал быстрый бег с медленным. Не то чтобы он был рачительным хозяином – что ему чужие лошади! – но зверем он не был, да и миссис Блэквилл умела благодарить.

На границе поместья их дожидался Соломон с отрядом из пяти кое-как вооруженных негров. Остановив лошадей, он объявил хозяйке новости, не упоминая, впрочем, о сверхъестественной природе похитителя. Отряд его надежных людей, объявил старик, уже послан в погоню за негодяем.

Мамаша Блэквилл не разрыдалась, не обмякла в обмороке, не схватилась за сердце. Твердым, властным тоном сильная женщина отдала необходимые распоряжения: управляющему – сейчас же возвращаться в город и сообщить шерифу о краже ребенка, Солу – сформировать и направить еще один отряд в погоню, а кроме того, разослать людей, чтобы уведомить о преступлении окрестных помещиков и просить их о помощи.

Лесли, высадив хозяйку и ее испуганную тень, то бишь Гертруду, повернул лошадей к городу. Однако не прошло и часа, как он встретил на дороге Эдгара вместе с Мэригольд и Добсоном: решимость Эдгара возразить против тирании матери выразилась в том, что он, посетив с утра свою дочь и будущего зятя, пригласил их немедленно отправиться в свое поместье. Расторопный Добсон нашел наемную повозку и, рассыпаясь перед «папашей» в комплиментах и остротах, направил пегих лошадок по пыльной дороге, проходящей через кукурузные поля. Светило солнце, пели птички, и Добсон, сидя на козлах, вовсю очаровывал Блэквилла, бесконечно расхваливая его платье, его шляпу, его усы, его манеру держаться на людях, вести разговор и т. д. и т. п.

Печальная весть, принесенная Сторнером, поразила Эдгара в самое сердце. Он растерялся, не зная, как поступить, куда бежать. Добсон же сразу разглядел в данной ситуации уникальный шанс для себя: привязать мистера Блэквилла и заставить миссис Блэквилл переменить свое мнение касательно их с Мэри женитьбы. С твердым намерением принять самое деятельное участие в поисках маленького Патрика он разразился вдохновенной речью, призывая всяческие кары на голову преступника и отдавая себя всецело в распоряжение мистера Блэквилла.

Итак, Сторнер в городе разговаривал с шерифом, посланцы Соломона обходили окрестных хозяев, исполняя возложенное на них поручение, а два отряда крепких здоровых мужчин, собранных Соломоном, прочесывали камыши в поисках ребенка и его похитителя.

Утренняя прохлада давно улетучилась, и солнце-пекарь вновь начало свою горячую вахту. Мертвец прокладывал путь, раздвигая своим равнодушным к любым препятствиям телом зеленую шуршащую стену, руки за спиной обхватывали бочку, в которой сидел Патрик. Раньше монотонное хлюпанье и шелест убаюкали его и малыш уснул, но сейчас он проснулся и плакал, потому что был голоден, и к тому же ему было жарко. Видя, что ребенок раздраженно отмахивается ручкой от роя настырных мошек и стрекоз, Вернон остановился, сломал несколько стеблей и, помяв в руках, положил сверху головы ребенка, как бы смастерив бочке травяную крышку. Но плач все не унимался. Вернон задумался. Ему приходилось нелегко, потому что на жаре его туловище, неплохо сохранившееся в песке, начало размякать, словно тесто, сползать тонкими чешуйками, как мел тает под дождем. Он не оперировал категориями человека, но тыкался в воспоминания, словно внюхивался в ворох листьев. Он смотрел на детские руки, припомнил те же руки, забавлявшиеся с кровавым ошметком – головой петуха, перебиравшие разноцветные длинные перья, комкавшие простыню в кроватке, охватывающие бутылку с молоком.