Владимир Демичев - Хранитель детских и собачьих душ

Зомби рассматривал малыша, и какие-то смутные обрывки воспоминаний, словно клочья тумана, мелькали у него в глазах. Оглядевшись, Вернон взял со стола бутылочку с молоком и сунул ребенку. Патрик бросил ноготь и с удовольствием присосался к бутылке: он ел давно и успел проголодаться. Конечно, лучше бы Бекки подогрела немного жидкой тыквенной каши, но и молоко сгодится.

Вернон услышал шаги и тихо встал за дверью, готовый защищать малыша от кого бы то ни было. Шаги приближались – дробное цоканье, как если бы торопливо шла женщина, и вот на пороге появился… петух. Тот самый худосочный «чемпион», которого не так давно один чернокожий прощелыга расхваливал другому. Хитрая бестия умудрилась каким-то образом удрать от хозяина, выбралась на волю и с собачьим любопытством принялась изучать окрестности. Длинная шея казалась игрушечной, желтый глаз презрительно мигнул, узрев ребенка (а Патрик замер с открытым ртом, не решаясь зареветь; он еще не понял – следует ли испугаться или нет; на всякий случай всхлипнул). Петух важно прошел в комнату и вспрыгнул на стул, а оттуда – на стол, ища, чем бы поживиться. Вернон соображал очень туго – ведь от его мозгов мало что сохранилось за двадцать лет пребывания в земле, но все же догадался, что петух не оса – проглотить его будет труднее. Он бросился на петуха, растопырив пальцы, но птица оказалась куда проворнее и с клекотом унеслась прочь. Явно уступая петуху в быстроте, зомби, тем не менее, был гораздо терпеливее. Он прыгал на петуха всем телом, падал на пол, подымался и вновь прыгал. После многих неудачных попыток ему удалось схватить петуха за голенастую ногу и свернуть отчаянно сопротивлявшемуся крикуну шею. Теперь Патрик получил во владение новую игрушку – петушиную голову. Вернон таким образом приобрел маленького друга, восхищенного ловкостью и силой большого дяди, столь щедрого на подарки. Пока Патрик играл, Вернон, испытывая смутное нетерпение, прошелся по комнате взад-вперед и схватил с пола окровавленную птичью тушку, стал рвать ее зубами, не насыщаясь, но чувствуя, однако, теплую жидкость, стекающую по его горлу и щекам. Малыш, совсем расшалившись, потребовал перьев – Вернон протянул ему петушиный хвост.

– Ничтожный, жалкий трус! – гремела Мамаша Блэквилл, как органная труба, и топот ее каблуков разносился по всему дому, так что другие постояльцы, вместо того чтобы готовиться ко сну, вынуждены были выслушивать это безобразие.

– Мой сын – трусливый ребенок! Да на вашем месте, сэр, я бы убила этого наглого выскочку, я бы втоптала его в грязь, из которой он выполз, я бы разбила всю рожу этому прощелыге, этому мерзавцу, опутавшему вашу дочь паутиной лести и лжи! Где были ваши глаза! Что же ваша честь, фамильная честь Блэквиллов, смолчала? Мало того, что вы согласились пойти к нему в гости, так еще и пригласили этого мерзавца в наш дом! Стыдитесь, сын! Неужели виски так разбавило вашу кровь, что в ней не осталось ни капли мужества? Ах, Боже мой, отчего я не мужчина! Генри, мой бедный покойный муж, будь он жив, не стерпел бы этакой обиды! Отдать родную дочь за мошенника, рвань, мелкую сволочь с улицы! Пустить по ветру честь, а затем и все состояние семьи!

– Оставьте, мама, ваши причитания, – мрачно возразил Эдгар. – Я люблю дочь и желаю ей счастья. Раз уж так случилось – ничего не попишешь, – видно, скоро у Патрика появится племянник.

– Да я, сударь, лучше пущу в дом черномазого, чем эту белую шваль! По крайней мере, это люди честные, хоть и скоты, но кровь вола достойней крови лисицы!

– Что вы все: кровь, кровь… Заладили тоже. Глядите, накликаете беду.

– Протри глаза, сударь мой! Беда на пороге!

Эдгар подошел к столу и со всей силы, на которую был способен, ударил кулаком; зазвенели чашки, кофейник опрокинулся набок, и темное пятно быстро залило скатерть.

– Я сказал, что завтра поеду к ним, и точка! Спокойной ночи, мама.

С этими словами он покинул комнату, оставив миссис Блэквилл в совершенном расстройстве.

– И что ты скажешь мне, Гертруда? – спросила выдохнувшаяся от гнева старуха у своей компаньонки, что сидела по своему обыкновению в уголке, ни жива ни мертва от страха.

– Я дивлюсь вашему долготерпению и вашей великой кротости, Мэри, – тщательно подбирая слова, пробормотала та. – Дети, видит Бог, приносят одни неприятности. Вероятно, такова наша горькая доля, милая, хоронить мечты и надежды.

– Ты права, – бессильно опускаясь на кровать, промолвила старуха, – девчонка опозорила наш род, а я-то видела ее невестой знатного, приличного человека! Горе мне, горе…