Владимир Демичев - Хранитель детских и собачьих душ

– Не убивайтесь вы так, золотце мое, – Гертруда присела поближе и обняла подругу за плечи. – Подумайте, ведь есть еще крошка Патрик.

– О, милый малыш! – глаза старухи наполнились слезами. – Как-то он один, спит, малютка, сиротинушка. Но я слишком стара, Герти, и не дожить мне до его свадьбы, никогда не увидеть его взрослым джентльменом.

– Господь даст, и увидите, – как могла успокаивала ее компаньонка, – все в руках творца. Но во всяком случае вы достаточно бодры и полны сил, чтобы заложить в маленького Блэквилла те семена чести и порядка, что не дадут ему сгинуть бесславно. Кто, как не вы, наставит его на путь истинный?

– Верная, славная моя Герти, – растрогалась старуха, горячо сжимая ладонь подруги, – ты права, ты опять права! Ну да уже поздно. Ляжем спать, а завтра продолжим наши хлопоты.

Дважды бывала Бекки на празднествах, потому и не боялась заблудиться. Сильно изрезанная каналами почва кое-где ветхими мостками обозначала дорогу, миновав сеть проток, Бекки добралась до леса. К храму вела узкая дорога, по обеим сторонам которой торчали воткнутые в землю колья, на которых насажены были трупы животных: камышовые коты, еноты, вертишейки, черные и белые курицы. Некоторые из них были еще живы – судорожно разевали рот, подергивались, а черная кровь густо стекала вниз по свежеструганному дереву, как смола. Между кольями на земле лежали индюшачьи яйца, извилистые корни и странной формы камни. Храм представлял собою огромную соломенную хижину с дырой в потолке, чтобы дым уходил в небо. Хижина-гонфу располагалась посредине лужайки, выровненной и утрамбованной как площадка для танцев.

Девочка подбиралась к храму осторожно, помня о том, что она нежеланная гостья; на четвереньках подползла к одной из стен хижины и замерла, жадно рассматривая сквозь щель все, что происходило внутри. Бекки почти не опоздала: младший из церемониальных барабанов, Гун, только что начал свою песню.

Хижина освещалась изнутри смоляными факелами, красные отблески на черных блестящих телах создавали определенное настроение, преображая привычные глазу предметы, делали их таинственными, необычными. На возвышении стояла корзина. Рядом, чуть поодаль, горели два костра. Над одним, пламя в котором почти погасло, висел здоровенный котел. Казалось невероятным, чтобы его мог поднять человек: котел был словно похищен из дворца сказочного великана. Другой костер, сложенный очень симметрично, тщательно, гордо тянул ввысь оранжевые пальцы.

Позади котла, около барабанов, сидели, скорчившись, барабанщики: звонкой дробью сыпал крошка Гун, Гунтор и Гунторгри пока безмолствовали. Колоссальный барабан Ассаунтор, похожий на бочку, обнимал огромного роста атлет. Ассаунтор разговаривал только в самые торжественные минуты; ходили слухи, что он обтянут человеческой кожей.

Толпа была огромной – больше ста человек – возбужденные, одетые в свои лучшие одежды: женщины – в ярких хлопчатобумажных платьях, мужчины – в голубых рубахах и штанах. Некоторые надели красные башмаки, другие стояли босиком. Они терпеливо ожидали начала действа. Служащие гонфу – авалу – оттеснили толпу к стенам и освободили небольшое пространство посредине храма. Они бросили на землю хворост и зажгли кос– тер, а затем ввели в круг четырех адептов – двух женщин и двух мужчин; барабан Гун смолк.

Папалои (конечно, Соломон) выступил из толпы. Его отличала от прочих присутствующих голубая лента, повязанная вокруг головы. Он торжественно рассыпал в пламя поданные его помощниками пучки травы и волос и воззвал к небесным близнецам – Сауго и Бадо – молнии и ветру – с просьбой раздуть священный костер посильнее. Затем он приказал адептам прыгать в огонь, и те подчинились – прыгая взад и вперед сквозь пламя, они выдержали ритуал посвящения до конца. После этого папалои повел их к дымящемуся котлу, из которого адепты должны были голыми руками достать куски вареного мяса и раздать присутствующим на больших листьях. Все это совершалось под музыку Гуна и Гунтора, в то время как папалои обращался с воззванием к божественному индюку Опэтэ, моля благословить трапезу. Ошпаренные руки то и дело погружались в кипящий бульон, что продолжалось бесконечно долго, пока наконец последний из гостей не получил своей порции мяса. И только когда котел опустел, тощий старик принял адептов в общину в качестве равноправных членов во имя великого мирового духа Аташоллоса и передал их родственникам, держащим наготове мазь для обожженных рук.