Владимир Демичев - Хранитель детских и собачьих душ

Мистер Блэквилл, несмотря на болезненное состояние, почел за лучшее поскорее убраться подальше от матери, хорошо зная, какова она в гневе. Конечно, пить он не пил, это нет, иначе не избежать ему немедленной взбучки; он укрылся на ярмарке, затерялся в толпе, шатался здесь и там, наблюдал за тем, как господа в забаву швыряют мячи в прибитые на картонный щит стаканы, чтобы выиграть безделушку для своих милых спутниц; торговался с лошадиными барышниками, не для того, чтобы купить, а просто из удовольствия поторговаться; посмотрел «самого большого в мире аллигатора», обезьян, дрессированных собак, «живые картины» и обычный набор балаганных уродцев: женщину с бородой, карликов, юношу с чешуйчатой кожей рептилии и старика с тремя руками (лишняя рука росла из живота выше пупка и казалась игрушечной, до того была мала, или же рукой ребенка).

Блэквилл, глядя на эту ручонку, вспомнил о своем сыне, потом о жене-покойнице… Жанетта назвала его Патриком в честь своего героического прадеда, павшего в одной из войн. А он-то хотел назвать сынишку Джоном! Жена даже многим черномазым давала другие имена, взять хоть ту кухарку, как ее… да, Вивиана. Вначале-то она была вовсе даже не Вивиана.

Эдгар с удивлением посматривал на людей вокруг, недоумевая, зачем те явились сюда. Он постепенно осознавал, что долгие годы прожил в своем поместье почти безвыездно, – добрая Жанетта заменяла ему весь мир, и что ему весь этот балаган! Кривые зеркала, клоуны, маски… Ему стало горько, направился было в ближайший кабак, но вездесущий Сторнер перехватил его и повел домой – пора собираться на вечер к мэру.

Бекки стояла на вершине холма, насквозь мокрая от пота. Платье облепило ее стройное тело, а знойный ветер трепал волосы. Руки девочки упирались в бока, на лице застыло выражение непреклонной решимости. Песок у ее ног волновался, вздувался и опадал, точно ворочающееся животное. Еще одно, очередное, содрогание – и из песка неким странным растением потянулась серая кисть человеческой руки с фиолетовыми длинными ногтями. Пальцы согнулись и подгребали песок – рука искала твердой опоры, чего-то, за что можно уцепиться. Песок вздрогнул – и сквозь белую крупу проросла вторая рука, такая же безобразная, как ее сестрица. Эта рука попыталась пощупать воздух, но не преуспела; затем руки пришли к соглашению и разом легли на песок, словно пожухшие пальмовые листья. Вслед за тем из песка выступило нечто багровое, пестрящее черными и серыми пятнами, похожее на человеческую голову, перемазанную в пепле, а более всего – на одну из деревянных масок, которые часто видела Бекки в доме у старика Сола. Страшилище выбиралось из песка долго и упорно; казалось бы, Бекки должна испытывать страх, панический ужас… Нет! Даже близко не так. Все что угодно: усталость, раздражение на свою глупую родственницу, саднящую боль в исцарапанных руках, удовлетворение от содеянного и легкое любопытство. Только не страх.

– Должно быть, у меня вовсе нет сердца, – подумала она, – иначе сердце просто выпрыгнуло бы из моей груди и зарылось в землю, как крыса.

Такое равнодушие обрадовало девочку, так что она даже хлопнула в ладоши в ответ на свои мысли. Зомби, выбравшийся из могилы и сидевший на корточках, согнувшись по-обезьяньи, зыркнул на нее огромными глазищами, лишенными век. Нос его и верхняя губа от долгого пребывания под землей совсем разрушились, и желтоватые крупные зубы торчали напоказ. Из-за отсутствия носа он был до смешного похож на японскую собачку покойной миссис Блэквилл, тоже глазастую и плосконосую; собачка, впрочем, тоже давно сдохла.

– Чего расселся? – прикрикнула на мертвеца Бекки. – Шевелись-поторапливайся! Для тебя готова работенка!

Она прошла мимо безмолвного создания и стала живо спускаться с другой стороны холма. Зомби последовал за ней. Движения его были порывисты, неуклюжи, ноги скрипели при ходьбе, как несмазанные дверные петли. Он не почувствовал, что песок круто уходит вниз, и кувыркнулся вперед головой. Бекки вздрогнула, когда мимо нее пронеслось темное неуклюжее тело, разбрасывая во все стороны песок и взбрыкивая конечностями, чтобы замедлить падение. Зрелище предстало таким комичным, что Бекки не удержалась и прыснула. Черный костюм и белая рубаха под ним, а также крапчатый шейный платок (мистер Лаки при жизни, видать, слыл заправским щеголем) были изъедены сыростью и кое-где поползли прорехами, зато кожаные сапоги выглядят почти как новые, лишь ссохлись немного и стали плоскими в носах. Бекки представила, что за боль чувствуют ноги в такой ссохшейся обуви, – но вспомнила, что он же мертв и не чувствует никакой боли, хотя бы ему и вовсе ноги оторвали! Она поморщилась – дурацкие, детские мысли.