Владимир Демичев - Хранитель детских и собачьих душ

Задремала Бекки поздно и проспала все утро, не заметив ни суеты слуг, ни отъезда госпожи. Вопреки опасениям Соломона, Мамаша Блэквилл не взяла с собой кухарку. В коляске, управляемой молодым кучером – родственником Соломона, выехали сама хозяйка, Гертруда, бледный с похмелья мистер Блэквилл и Лесли Сторнер. Поместье осталось на помощника управляющего, метиса Хатченса, и тот, в восторге от своего повышения, тут же принялся напиваться. В сущности, Мамаша Блэквилл могла не волноваться за хозяйство: все шло своим чередом, чернокожие, будто муравьи, заняты делами, да и на Вивиану с Соломоном она могла положиться, так как прожила с ними бок о бок всю жизнь и верила в их добросовестность. Единственное, о чем жалела старуха, так это о том, что оставляет маленького Патрика, но ведь всего на один день! Когда она уезжала, малютка спал, как ангелочек, в своей колыбели: золотые кудри разметались во сне, пухлые губки плотно сжаты в упрямой гримаске.

– Бог мой, как же похож на своего отца в детстве! – умилилась Мамаша Блэквилл, едва не всплакнув. Но мысли ее были заняты предстоящей битвой, и старуха поспешила сесть в коляску и отдать окончательные распоряжения склонившимся почтительно домочадцам.

От сильного тычка в плечо Бекки проснулась и уселась на своей сенной постели, сонно моргая. Над ней возвышалась бабушка.

– Дрянная девчонка! – приветствовала ее Вивиана. – Солнце уже к полудню клонится, а наша принцесса все почивать изволит? Ну-ка, живо, поднимайся и выходи во двор – тебя ждет работа! Экая лентяйка!

«Прекрасный день», – горько подумала Бекки, спускаясь с верхней полки сарая, отряхиваясь и потягиваясь всем телом, гибкая, как камышовая кошка.

– Поможешь Ноэлю прибраться в стойле, затем почистишься, явишься на кухню – Бьянка и Мариса вдвоем с обедом не управятся! – поможешь отнести обед на поле, а вечером присмотришь за хозяйским дитем. И если что – шкуру спущу! Ясно тебе, воришка?

«Неправда!» – хотела возразить Бекки, но, вспомнив про варенье, осеклась. Самым смиренным тоном, на который была способна, девочка спросила:

– Ба, а когда же мы пойдем на праздник?

– Ч Т О?! – Вивиана вскинула подбородок, подбоченилась и с презрением оглядела внучку с ног до головы. – Ты разве не поняла, мерзавка, что наказана? Сладенького, вишь ли, захотелось! Ты у меня, чертова кукла, отработаешь «сладенькое», пока мозоли на руках трижды кровью не заплачут! Праздник ей! Нишкни, и чтоб я в ближайшую неделю и слова лишнего от тебя не слыхала!

За последние два часа, показавшиеся ей бесконечными, Мамаша Блэквилл вся пропиталась пылью, потом и злобой. Жара стояла нестерпимая. Едва очутившись в городе, она направилась в редакцию газеты, но наглеца-репортеришки там не оказалось, а редактор, краснощекий усач с замашками барчука (но на деле оказавшийся фальшивым, как поддельный цент), в ответ на ее расспросы о местожительстве мистера Добсона наговорил ей пустяков, ловко залакированных любезностями.

Из газеты семейство Блэквиллов направило свои стопы на ярмарку. Людей-то! пруд пруди; уж верно, все как один бездельники. Ржали лошади, кружили карусели, пахло дымом и печением, в воздухе летали воздушные шары и разноцветные ленты. Мамаша Блэквилл надеялась, что репортер где-нибудь неподалеку – ярмарка только открылась и должна бы привлечь его внимание как единственное заметное событие в этом захудалом городишке. «Да, сэр, именно ЗАХУДАЛОМ, говорю я, и не возражайте, я видывала Нью-Йорк и Лондон, бывала в Париже и Вене; все города весьма многолюдны, но нигде нет такого скотства, я говорю СКОТСТВА, как здесь: людишки беспрестанно галдят, непристойно хохочут и плюют на землю, а запах-то, запах! Господи помилуй! В стойле пахнет лучше!»

Эдгару Блэквиллу и так не моглось после вчерашней попойки, но, тащась на слабых ногах за своей матерью, он и вовсе скис, – хорошо, его поддерживал под руку Сторнер. Мамаша Блэквилл в тяжелом муаровом платье дышала жарко, словно топка, и пот оставлял дорожки сквозь пудру на щеках. Ее компаньонка пыталась жаловаться, но на нее цыкнули. Сторнер согнал со скамейки бедно одетых горожан и усадил своих хозяев, а сам отправился снять номер в гостинице. Два часа у него ушло на бесконечные поиски – гостиницы и постоялые дворы оказались забиты до самых чердаков, хорошо еще, что подвернулась немолодая супружеская чета, из чиновников, согласившаяся уступить пару комнат на ночь (при этом заломив за ночлег несусветную цену). Но выбирать не приходилось. К тому времени, когда управляющий вернулся с докладом, мистер Блэквилл самым жалким образом лежал, повалившись на Гертруду, которая сама пребывала в плачевном состоянии из-за жары, гнева своей повелительницы и ужасного своего платья в рыжую строчку, – всякий проходящий сброд окликал ее «несушкой-пеструшкой». Мамаша Блэквилл тоже готова была упасть в обморок, но силы ей придавало сознание собственной значимости и праведное негодование. Препровожденная в свою комнату, она умылась, распорядилась насчет обеда и прилегла на минутку («Господи, силы у меня уже не те, что раньше!»), но затем велела подавать коляску – ехать на квартиру к внучке. Предусмотрительный Сторнер оказался начеку: мэм, я уже ездил по указанному адресу, и хозяйка пансиона сказала, что мисс Мэри уже месяц как съехала, мэм. Куда она переехала – про то не сказывала, так что, мэм, незачем туда ехать.