Сергей Смирнов-Кислород: В небо на сломанных крыльях. Как мы на костылях и каталках спасали Вселенную

Тишина тоже была почти космическая, если бы не павлины. Орали то и дело! Помню, даже подумал: «Ну, накаркаете вы мне!..»

По небесной бездне изредка пролетали метеоры. Желаний не загадывал – просто балдел… И вот вдруг среди звёзд Млечного Пути стала разгораться одна звезда всё ярче и ярче. Я подумал, что это метеор летит под очень острым углом относительно направления моего взгляда… Но спустя пару мгновений даже испугался: этот метеор летел прямёхонько мне в правый глаз!

И вдруг яркая и очень тонкая молния стрельнула из чистого неба сверху вниз куда-то за мою голову – и ни удара, ни грома… Только павлины вскрикнули хором как резаные.

Стал голову ломать, что это за метеорит такой, что вроде долетел до земли, а упал тихо, как снежинка.

И в это самое мгновение мощный пограничный прожектор, рыскавший по заливу с другого конца береговой дуги, вдруг накрыл меня своим всеохватным лучом! И я осознал, что уже не лежу на топчане, а стою у парапета солярия в полный рост и вглядываюсь во тьму за набережной, в ту сторону, куда падала та звезда. Хватай меня, нарушителя, голыми руками – вот он я, виден со всей набережной и из соседнего корпуса!

Опрометью кинулся я к лестнице. Почти не пригибаясь, сбежал на наш второй этаж, нырнул в палату, лихорадочно разделся и с головой закопался под одеяло.

Сердце бухало до рассвета, отдаваясь болью в висках. Я не заснул, а, скорее, ненадолго забылся до восхода солнца. А тут уже и грянула музыка подъёма.

… Заканчивалась вторая неделя очень тёплого и солнечного сентября. Мы продолжали жить в летнем корпусе Санатория и надеялись, что нас не переведут в зимний хотя бы до конца месяца. Утро было чудесным. Только я в то утро встал мутным и квёлым.

Я двинулся на зарядку как лунатик (а такие у нас тоже в отряде были, очень интересные ребята, им только иногда помощь требовалась по ночам: встанет – проверь, во сне он или нет… и постарайся уложить в постель, если спит) – Мне казалось, что кругом царит зимний холод.

Меня толкнул в плечо мой тёзка, Андрюха Павлов, зачинщик ночного похода и практически самый здоровый среди нас, всего лишь сколиозник:

– Ты чего не разбудил нас?

– Да я расталкивал, а вы все – как жмурики валялись, – вяло откликнулся я.

– Что, совсем не спал? – вдруг, приглядевшись ко мне, вошёл в положение Андрюха.

– Вроде того, – отмахнулся я.

И вот спускаюсь я, спотыкаясь, вниз, на зарядку – и вижу ЕЁ…

И очухиваюсь разом, будто меня, спящего, подушкой по голове кто-то из друзей от всей души шарахнул – практиковались такие развлечения, но никто из жертв не обижался!

Вместе с другими девчонками она шла по открытой галерее первого этажа на набережную. В самой обычной тогдашней санаторской одежде – белая рубашечка с короткими рукавами, синие мешковатые вельветовые брючки… Примерно моя ровесница – четырнадцати-пятнадцати лет. Левой рукой она опиралась на костыль-«канадку». Левая нога у неё была с каким-то серьёзным дефектом, но не короче и не тоньше правой. И шла девочка довольно легко и даже изящно при своей хромоте.

В общем, это была на вид обычная санаторская девчонка из Первого отделения, в котором лечились дети и подростки с болезнями опорно-двигательного аппарата и нервно-мышечными проблемами… Правда, очень красивая. Она меня сразу обожгла своей красотой – таких девчонок я ещё не видел. Описать? Красоту не опишешь как надо! Да и вкусы разные. А мне ещё и пятнадцати не было, мало я красивых в жизни повидал… Вот только про причёску скажу – такая вроде «каре» называется. У неё было длинное такое каре, до плеч. Когда она шла – мне казалось, будто светлые, почти прозрачные, золотистые крылышки у её головы приподнимаются и опускаются. Тоже вроде ничего необычного, от чего можно было бы сразу ошалеть.

Но! Было одно огромное НО! Я мог поклясться, что видел её в то утро впервые. И – в том, что ещё накануне, перед ночным отбоем, её не было в отделении. Просто не существовало! Совсем! То есть начисто!.. Однако она шла, весело болтая с другими девчонками, как будто те прекрасно знали её с самого начала заезда.

Бессонница оказалась на руку – на реальный испуг сил не хватило. Слово «Альцгеймер» я ещё не знал, да и рановато было… Зато я очень хорошо знал, что такое «травматическая амнезия», потому что со мной однажды случилось то, что мало с кем случается. Именно тот случай и привёл меня в Санаторий. Я совершенно не помнил число и кто меня позвал во двор, и как мы оказались на стройке за три квартала, и что там было, а только – хлоп! И очухиваюсь через неделю эдаким тяжёлым, материальным, стонущим всеми костями и мышцами телом на больничной койке – весь как вскрытая, а потом снова запаянная консервная банка… У моих приятелей-пацанов шок был. Я стоял и вдруг – хлоп! Меня нет! А на моём месте – бетонная плита, и над ней пыль вьётся. Наверно, обложка книги моей жизни так и захлопнулась бы навсегда, если бы я стоял на твёрдом грунте, а не на рыхлом, почти по колено песке… Да и с приятелями-пацанами повезло – не растерялись, навалились, сдвинули с меня плиту.