Алессандро Надзари - MCM

Папá Блез поднимался, как зачарованная факиром кобра. Вновь посмотрел на, возможно, последних ангерон. Взор его был не столь холоден, как обычно. Кивнул им. Жестом подозвал Саржу и передал ему в плоской коробочке, выщелкнувшей из потайной дверцы в столе, всё то, что замыкало власть Блеза на нём одном. Мартина же удостоил чем-то вроде шипения. Затем обернулся к сиренариуму, приложил к нему обе ладони, забормотал предваряющие заклинания-регистрации, а закончил всё фразой: «Дахут, Градлон прощает тебя! Дахут, я прощаю тебя! Дахут, Ис прощает тебя!»

Стеклянный — а на деле некая разновидность флю-мируа — пирамидион пошёл трещинами и осыпался. Кабинет залила лимфоподобная жидкость. Папá Блез воздел руки — и был утащен внутрь. Никто ничего не успел сообразить. Из сиренариума выползали белёсые щупальца — нет, что-то вроде пружин, трубок и шлангов, конструкция и материалы которых, должно быть, восходили ещё к технологиям Кер-Ис. Следом являла себя и Дахут, увитая этими наполовину живыми фуникулюсами и потому больше похожая на цефалопода. И прикрытая лишь кровью папá Блеза. Кровавой луной она и восходила.

Мартин, как мог, пытался осознать и воспринять природу её лика и наготы — некогда им уже виденных и столь же полнолунных. От напряжения подёрнулась сжимавшая револьверчик правая рука, а ногти пальцев левой вонзились в мякоть ладони. И так ему открылось её существо: эту свою слабину он смог узреть в одном из тысяч отражений зеркал-осколков стоящей перед ним Дахут, отражавших и множивших мириады образов, большинство из которых, на то было похоже, черпали источник своего существования далеко за пределами кабинета — по всему городу, а, может быть, и дальше. Возможно, что и в самом Кер-Ис. В нём, в этом отражении, как отражению и положено, Мартин действительно орудовал «апашем» непривычной к тому правой рукой и впивался ногтями в плоть левой. Он пытался разглядеть фрагментарное существо получше, удержать на нём взгляд, ему показалось, что его внимание обращает на себя, ведёт за собой мигрирующая из одного осколка в другой фигура с огненно-рыжими волосами и баллонами за спиной… — «вела, вела…» — но почувствовал не то удар током, не то резь, отличную от знакомой ему ранее, а глаза на миг ослепила вспышка. Пришлось спешно отвести взгляд. Селестина, узрев и почувствовав нечто подобное, какое-то время сохраняла контроль и почему-то испытывала подобие влечения, но всё же вынуждена была обернуться к Сёриз и застала её с нетипичной гримасой: с подёрнутым в отращении и удивлении правым уголком рта, отмеченным родинкой-мушкой. Возможно, ангероны только сейчас в полной мере осознали, от чего защищали город.

Дрожь объяла кабинет, а Дахут оглушительно зашипела, булькающе взревела на неведомом языке — «как она воспринимает и усваивает язык уже наш, каким его видит и представляет? логос или эйдос ?» — и, на то похоже, принялась за старое. Селестина и Сёриз почувствовали накатывающее течение, а кабинет заполнился щебетанием отнюдь не птичьих клювов. Игнациус не медлил: сразу посёк лучами все лишние «конечности», коими она перестала шарить по поверхностям кабинета, однако притягивала их обратно к себе и как бы укутывалась, превращалась в кокон. Игнациус сблизился с ней, завязалась борьба. Он кричал что-то про баллоны. Потом — просто кричал. Селестина и Сёриз всё поняли. Мартину и Сарже повелели убираться из кабинета и настежь распахнуть медные двери. Пришлось подчиниться. До Селестины и Сёриз донеслись щелчки внешних задвижек. Переглянулись. И применили доселе лишь в теории знакомые знания: они стягивали пространство кабинета к сиренариуму. Пол и потолок прогибались воронками песочных часов, взвывала сталь, скрежетал и песком обращался камень. Сёриз поддерживала поток умбрэнергии, который обычно двери и преграждали, а Селестина сфокусировала его на баллонах за спиной Игнациуса. Вспышка. Ослепительно-белое пламя, жар ещё был терпим. Они увидели танец Эона и Хроноса. Но более — ничего. На ощупь в таком же танце пытались найти выход. Это был он? Или их тоже затянуло в Кер-Ис? Нет. Нет! Нет, это была рука, так знакомая Селестине, ласкавшая её рука. Позади захлопнулись медные врата. И через мгновение вздулись от ударной волны. Что бы Селестина и Сёриз ни сотворили, чему бы ни помогли восторжествовать, дела их отольют в бронзе неба августа.

Следующим вечером, когда Луна вновь поднялась за двадцатый, чтоб его, азимут, удалось разгрести завалы — о, похоже, что та сила, от какой сотрясалось, изламывалось и грозило обратиться в персть здание Директората, неведомыми путями заставляет более пригодные к подробному свидетельствованию речи раскалываться и рассыпаться, истираться в песок ещё на устах и выветриваться с кончика пера.