Сергей Тимофеев - Из того ли то из города...

Присели они на лавку, так, чтоб видно не было, — Илья посередке, кабы чего не вышло. Поговорили. Много чего один другому сказали, потому — у каждого своя правда, — ан то хорошо, что в себе не держать не стали. Осталось, конечно, кое-что на сердце, ну да придет срок — и тому не бывать. Рассказали Илья с Добрыней (больше, конечно, Илья), что с ними приключилось, а Алеша — что в Киеве без них деялось. Ино говорили, ино молчали.

Может, тогда-то и сбылась молва народная? Ну, о братстве, покрепче названого… Новое время наступало, лучшее ли, худшее, а новое.

Не успели богатыри толком пожить спокойно, как князь всем поручения дал. Алеша с ратью к горам подунайским отправился; Добрыня — степняков гонять, с одними замирились, так другие повадились; а Илья — греков обратно повез, с посольством, толмачом Веденей и строгим наказом — доставить в целости и сохранности, чтоб ни один волос с голов посланных никуда не делся. Хорошо ему сказать, а как за ними смотреть-то, коли половина греков — плешивые… Так что случилось у Ильи — с корабля на корабль угодить…

— И занесло, — продолжал Веденя, — каким ветром Иванища как раз к Костянтину-городу. А там в это время как раз беда страшная приключилась. Осадили город полчища неведомые, тараканы , с самым главным своим тараканом Салтаном …

— Погоди, — Илья спрашивает. — Это ж какие-такие тараканы? Что у нас по избам живут?

Веденя уставился на него, разинувши рот.

— Кто у нас по избам живет?

— Ты ж сам сказал, тараканы.

— Ну, живут, и чего?

— Как — чего? И вот эти самые тараканы целый город осадили?

— Да кто ж тебе сказал — осадили?

— Ты и сказал.

— Когда?

— Да вот только что. Тараканы , мол, Салтаны …

— Ты меня, Илья, чего, несмышленышем мнишь? Я тебе про сарацинов толкую, а ты мне — тараканы !..

— Так ведь ты сам…

— Сказано тебе: сарацины , значит — сарацины, — начал обижаться Веденя. — Это вот как у нас степняки. А главный у них — царь Салтан прозывается. И войска у него, как этих самых твоих тараканов.

— Ладно, — примирительно буркнул Илья. — Чего уж там… досказывай.

Но Веденя надулся, как мышь на крупу.

— Чего там рассказывать? Видит Иванище дело такое, подкрался, ухватил сарацина, дал ему как следует, чтоб тот не орал, и подальше уволок. Дождался, пока в себя придет, спрашивать начал: «Кто, мол, вы такие, откуда взялись, почему разор чините?» А тот ему отвечает: «Мы, говорит, пришли сюда из земель сарацинских, потому как всю землю повоевать хотим, по приказу нашего царя Салтана . Нас, говорит, видимо-невидимо, а воеводою у нас Идолище поганое, — он ростом в сажень греческую, а в ширину — в две сажени греческих, головище у него — с пивной котел, а глаза — что чаши пивные, а нос на роже — с локоть длиною»… Видит Иванище, не совладать ему с таким богатырем, пригорюнился, и дальше себе побрел…

— Да что ты мне все сказки рассказываешь? — опять не выдержал Илья. — Я тебя об чем просил? Чтоб ты мне про город поведал, про обычаи местные, а ты про какого-то Иванищу бродяжного…

— Не про какого-то, а про калику Иванища, — напустился в ответ Веденя. — Что ты ко мне пристал? Откуда мне чего про город знать, коли я там в полоне был? Про обычаи? Меня в застенке держали, только на работу и водили — камень колоть. Со мной рядом грек долотом стучал, от него языку и выучился.

— А Иванище этот твой откуда языку выучился? Он ведь у тебя запросто с сарацином разговаривает? И где ж это видано, чтоб воеводу своего поганым называть?

— Сказано ж тебе, что Иванище — калика, он еще и не на то способен. А у греков, чтоб ты знал, поганым тот именуется, кто ихних обычаев не соблюдает. Или кто не в главном городе живет. Понял, дурья башка? — совсем Веденя разошелся. — Эх, зря я тебе сказал!.. Коли не знал бы, да услышал, как тебя поганым назвали — ты непременно б мордобой учинил. Сам себя потехи лишил лицезрения…

Развернулся и пошел себе. Не успел отойти, еще с кем-то сцепился. Больно уж норовом досадлив.

…Зря, ох, зря Илья над байкой Ведениной потешался. Потому как оказалась она вовсе даже и не байкой, а правдой-истиной. Дня эдак за два, как им к Костянтину-граду прибыть, ладья одна об камень прохудилась. Близко к берегу взяли, не заметили, вот и прохудилась. Не то, чтоб очень сильно, но дальше на такой идти — себе дороже, а пару досок стесать, паклей забить и просмолить — для этого все под рукой имеется, и инструмент, и мастера. Илья ладью на берег вытащил, наклонил, где надо подпоры из цельных стволов приладил, и, пока суд да дело, пошел себе по земле побродить, косточки поразмять. Идет, и как-то ему все здесь не нравится. И деревья не те, не чета нашим, и леса привычного нету, и земля сухая, как на такой что и растет. Трава чахлая, колючая, жесткая, где присесть — и то не сразу сыщешь. У нас по лесу идешь, сердце радуется, птички там, зверьки, а тут — пауки бегают, ящерицы, а из птиц — окромя мартын не видать никого. Как тут греки эти самые живут — непонятно. Наверное, от того и злы на всех, что места им достались — ни тебе речек молочных, ни берегов кисельных.