Сергей Тимофеев - Из того ли то из города...

Илья же тем временем чувствует, неладно во рту-то, сплюнул шишку, поймал рукой, Добрыню выпустив, и бросил эдак в сторону. Да так неудачно бросил, что угодил тому самому греку, которого яблоком облагодетельствовать хотел, прямо в лоб. Тот так со скамьи и повалился. Бревном. Надо ж так попасть, не желаючи. Или…

Шум, гам тут поднялись, пуще прежнего. Как же иначе? По ком отгоревали, вот они — не сгинули, живехоньки. Пуще всех, конечно, Настасья рада. Кинулась к Добрыне, обнимает его, на шею вешается, а он сурово так на нее поглядывает, и будто чужой себя держит.

Не выдержала Настасья.

— Что бирюком смотришь? Говори прямо, что в вину мне ставишь?

— То и ставлю, — угрюмо Добрыня отвечает, — что при живом муже в замужество собралась. Да еще за братца моего названого…

Опешил Илья.

— Как так? — спрашивает.

— А вот так. Молва нас с Алешкой братьями сделала… Не всерьез. Мы хоть и далече один от другого, а то он мне на дороге попадется, то я ему… Вот опять пересеклись…

— Да ты выслушаешь, вконец, аль нет! — это Алешка встрял. — Нешто Настастья добром шла? Нешто я не супротивничал?

— Ты-то чего вступаешься? — Добрыня напустился. — Кабы не Илья, я б тебе… Ну да ничего, посчитаемся…

— Посчитаемся… — поддразнил его Алешка. — Потому и вступаюсь, что нет у нее перед тобой вины. Ни у нее нет, ни у меня. Мне моя Аленушка пуще света белого… Не своей волей свадьбу эту затеяли, князь повелел…

А князю чего? Он об земле радеет. Ему богатыри нужны. Пропали Илья с Добрыней, ни слуху о них, ни духу. Никого по себе не оставили. Тому же быть не должно, чтоб богатыри на земле нашей перевелись. Потому и решил, что и Настасья при муже, и Алеша при жене, и отчине польза. Такому же, чтоб против воли княжеской идти — не бывать тому. Он для того и князь, чтоб все блюсти. Ну а коли вернулись богатыри, живы-здоровы, так милости просим. Вместо свадьбы — по иному поводу пировать станем.

Конечно, не такими словами князь объяснился. Короче, но доходчивей. Кстати, что ты там, Алеша, про Аленушку какую-то говорил?.. Кто такая? Сестра Збродовчией? Лад с ней у вас? Вот и славно. Был пир свадебный, его и догуливать будем. Пожалуйте-ка сюда Аленушку… Где вы там, Збродовичи? Здесь ли? Князь вам честь великую оказывает, за Алешу свет Григорьевича сестру вашу сватает. Согласны ли?.. Вот и чудесно… Там как раз на подворье богатырском терем поставлен, для Потыка, ну да он погодит, его следующим женим. А терем тот — молодым.

Сумел князь дело миром уладить, сказать нечего… Так все повернул, что вроде как и обиженных нету. Кроме Михайлы, который ни за что ни про что терема лишился. Ну — он пока в отъезде, ему другой поставят. А князь, тем временем, и ему жену подыщет.

На другой день, к вечеру, Илья к Добрыне пошел. Надо ж как-то дело разрешать. Не век же им теперь с Алешкой друг на друга волками… По-дурному все связалось, ан как-никак, а развязалось. Чем кулаками махать, поначалу договориться как-то… Тем паче, что и кулаками-то уже намахались, побили друг дружку слегка. Интересно, в который уже раз?

Правду в народе говорят: ночная кукушка дневную завсегда перекукует. С Настасьей Добрыня уже помирился, это Илья сразу понял, как в горницу вошел. Иного и не ждал, если честно. Он потому чем свет один за конями к пещерке потайной отправился. Своего особо в конюшне, что для дружины назначена, поставил, а Добрыниного — на двор к нему привел.

Не хотелось Добрыне к Алешке идти, однако ж Илья уговорил. Хотела было и Настасья с ними увязаться, да сказали ей — не чествовать идут пару молодую, а на разговор. Вот как чествовать — тогда пожалуйста. Покачала головой Настасья, как бы опять чего не вышло, ан перечить не стала.

— Ты, главное, поперед меня не лезь, — Илья по дороге выговаривает, — чтоб не как надысь. Я и глазом моргнуть не успел, как ты уже того… рать учинил.

— Да я чего, — слабо отбрехивается Добрыня. — Я ничего… Добрый я нынче. Надысь — иное дело было. Кабы ты не вмешался, не свадьбу б Алешке играть…

— Зазря ты так, — продолжает Илья укорять. — Сам же видел, не своей он волей, княжеской. Тут, пока нас с тобой не было, больно уж все поменялось…

— Своей, не своей, — Добрыня свое гнет, — а жить по совести надобно. Ежели она тебе указ, ты однова живешь, а коли слово княжеское…

Так, препираясь, и добрели до Алешиного терема. Хотя там и брести-то всего ничего: от ворот до ворот камень кинуть. Гостей набилось — не продохнуть. Иные уж от ворот отойти не могут — воротины облапили, поддерживают, чтоб, значит, не упали. И такой это тяжкий труд, что некоторые не сдюжили, рядышком прислонились. Не вовремя пришли, однако ж Алеша, к чести его, из-за стола выбрался, встретил, как полагается. Аленушка его, в пояс кланялась, к честному пиру звала. Ну да не затем Илья Добрыню притащил, чтоб пиры пировать. Успеется.