Флор Веско - Мирелла [litres]

Она завела веселый, ребячливый наигрыш, доступный лишь детскому слуху. Она петляла по Гамельну, оглашая улицы сей отрадной погудкой. Дети, едва заслышав ее, покидали на цыпочках свои жилища, не в силах противиться. Они выскальзывали из общих постелей, не будя родителей, и шли по мостовой вслед за Миреллой. К ним присоединились и близняшки-сироты, и юный могильщиков подручный. Кто постарше, брал малышей за руку. Пятилетний сын ее знакомца-прокаженного семенил ножками наравне со старшими.

Дети счастливы были оставить затворенные на семь затворов дома, покинуть эти тюрьмы, пока они не стали им гробами. Босиком, в одних ночных рубашках, они весело скакали меж мертвецов.

Они не оборачивались, дабы окликнуть родителей, позвать их с собой или просто проститься. Они знали, что взрослые уже не посмеют ни покинуть постель, ни подойти к своим чадам, боясь заразиться. К тому же у взрослых столько забот! Ставни и двери запереть, полы отскоблить, едой запастись, монеты перечесть, – столько нужных дел, что никак не сбежать им из Гамельна навстречу приключению. Они же, дети, были вольны и ничего не боялись.

Слыша, как уходят дети, несколько последних любящих отцов и матерей – а их и было немного – пробудились. Роняя слезы, они отпустили своих чад, веря, что те спасутся, тогда как самим им уже поздно. Сердца их разрывались, когда взирали они сквозь щель в окошке, как их малютки вступают в шествие.

На улицах счастливые и беззаботные дети запели песнь:

Из-за раны своей Пан с трудом поспевал за их радостным бегом по улицам Гамельна. Мирелла подхватила его и усадила себе на плечи. Они проходили мимо дома, где в живых остался один лишь младенец. Мирелла вошла в дом, взяла дитя на руки и подвязала к груди.

Такой и явилась она пред Мором, спустя несколько часов: мальчуган на плечах, младенец у груди, ватага маленьких плясунов следом, а за ними – настороженно шествуют прокаженные.

– Вы мне солгали, – сказал он.

– Да, – ответила Мирелла.

Она не пойдет за Мором. Ох, как сильно было искушение! Но она еще могла спасти детей и прокаженных. Она выведет их, целых и невредимых, спасет из когтей Чумы. Пусть Мор попробует напасть на них, тогда увидит, какими звуками поразит она его уши! Мирелла поставила Пана наземь, вручила ему грудничка и стала лицом к Мору, готовая к бою.

– Вы избрали самых слабых, – заметил он ей.

– Вовсе нет, – возразила Мирелла. – Я беру с собой лучших. Тех, кто умеет жить, невзирая на злой недуг, точащий их плоть, – она указала на прокаженных, – и тех, кто выжил и не отчаялся, – она указала на смеющихся над смертью детей.

Мирелла поправила корону.

– Отныне это мои люди. Я – их королева. Тронете кого из них – и вам несдобровать.

Она говорила с жаром, держа флейту наготове. Мор не сомневался, что она сможет его оттолкнуть. Ему казалось, теперь Мирелла чарует как никогда. Он признавал: она не уступает ему. И, возможно, даже был этим счастлив.

Он поклонился и указал на городские врата.

– Позвольте мне заняться последним стражем, дабы он не помешал вам уйти, – предложил он учтиво.

Мирелла покачала головой. Она приблизилась к стражнику. Тот взглянул на нее с испугом. Она уложила его одной острой нотой.

Мор прибавил:

– В таком случае позвольте хотя бы подарить вам это.

Он протянул ей полный золота бургомистров ларец. Мирелла кивнула прокаженным, чтобы они его приняли. И подумала, где же Гастен. Если она его встретит, то непременно отдаст, что ему причитается.

Мирелла одарила Мора искрящимся благодарностью взглядом.

– Я еще должна вам песню, я помню, – сказала она.

Мор улыбнулся ей.

– Тогда при следующем нашем свидании, – отвечал он.

Мирелла в два прыжка очутилась перед ним. Мор не успел уклониться.

Мирелла поцеловала его. На этот раз – никакой флейты меж их устами, никаких поцелуев из нот. Она коснулась губами его губ.

Ей безумно захотелось этого в тот миг. В конце концов, немного найдется барышень, кто может похвастать, что обменялась первым поцелуем с посланником Смерти.